|
– Стало быть, Давыд провинился. Да успокойтесь, тетушка, хорошая порка мужику никогда вреда не причиняла. Наоборот, порка усиливает кровообращение, которое от природы у него замедленное. Разумеется, злоупотреблять подобным средством не стоит. Но ведь только от вас одной зависит, чтобы все на этом и закончилось! Если согласитесь с моими предписаниями, ни кучера, ни конюхов больше никто не тронет. Зато если станете повторять свою выходку, мне придется снова и снова наказывать их розгами. Я категорически настаиваю на том, чтобы у меня в доме во всем сохранялся порядок. Чтобы всякая вещь и всякий человек находились на своем месте, где им положено быть. Поскольку вы так любите крепостных, вам следует доказать, что можете ради них слегка поступиться своей независимостью. И я уверен, что вам, тетушка, такой милосердной, легче будет посидеть дома, чем думать о том, что из-за вас этим несчастным до хребта обдирают спину!..
Софи слушала племянника с ужасом и омерзением. Ни одно из оправданий, которые она прежде находила для Сережи, не смогло устоять перед этим его спокойным изъявлением лютой злобы. Презрительно взглянув на юношу, она произнесла, отчетливо выговаривая каждое слово: – Клянусь вам, Сережа, что бы ни случилось, вы больше и волоска на голове ни у одного своего мужика не тронете! – Советую вам, тетушка, не торопиться с клятвами. Но до чего же вы плохо меня знаете! – Это вы плохо меня знаете! Я ни за что не поддамся на ваши запугивания! А если вы сделаете то, что собираетесь, я небо и землю переверну, я дойду до губернатора! – Пешком? – ехидно поинтересовался Сережа. – Да, пешком, если потребуется! Несколько верст меня не испугают. Я расскажу властям о том, как вы обращаетесь со своими крепостными!.. Охваченная негодованием, она уже и сама не понимала, что говорит, но внезапно умолкла, заметив, как что-то дрогнуло в Сережиных глазах. Словно, сама о том не догадываясь, она затронула уязвимое место. Однако замешательство это длилось не более мгновенья: не успела она осознать, что происходит, как племянник уже справился с собой. – Вы что же, драгоценная тетушка, воображаете, будто губернатор станет вас слушать? – усмехнувшись, спросил он. – Я уже заставляла выслушивать меня и более важных особ, чем псковский губернатор, – ответила Софи. – Неужто на каторге? – И в Санкт-Петербурге тоже! Да один только факт, что мне удалось вернуться из Сибири, разве не доказывает вам, до какой степени я упряма? И впредь я не постесняюсь использовать все свои связи ради того, чтобы в этом доме считались с моими правами! – Никто ваших прав и не оспаривает, – внезапно успокоившись, сказал Сережа. – Как бы не так! Вы посмели отдать приказ моим людям не исполнять моих распоряжений! Вы подвергаете их пыткам, чтобы добиться покорности! Вы используете их для того, чтобы держать меня в заточении! Напоминаю: Каштановка принадлежит мне столько же, сколько вам! То, что происходит здесь, мне не нравится, нет, больше того, то, что происходит здесь, приводит меня в негодование! Я обо всем сообщу полиции!.. Когда она, задохнувшись и истощив запас угроз, прервалась, Сережа выглядел чуть бледнее обыкновенного. Уголки губ у него опустились книзу. Взгляд блуждал. – Вы так долго прожили среди каторжников, тетушка, – пробормотал он, – что утратили представление о том, какое расстояние должно отделять крепостного мужика от его господина! Слишком уставшая для того, чтобы продолжать спор, Софи смерила племянника презрительным взглядом, повернулась и быстро вышла из комнаты, хлопнув на прощание дверью. В своей спальне она застала плачущую Зою. – Успокойся, – сказала Софи. |
