Когда церемония заканчивается и священник, поздравив молодых и благословив паству, отходит в сторону, возникает унтер-офицер с цепями в мешке. Генерал выпрямляется и, пряча смущение за надменной маской, обязательной для представителя власти, отдает приказ:

– Поторапливайся!

В гробовом молчании унтер-офицер возвращает кандалы на щиколотки Анненкова и шаферов. В течение всей этой операции Лепарский стоит, опустив глаза: боится встретиться взглядом с кем-нибудь из декабристок. Но все равно чувствует их острые, не хуже кончиков шпаг, взгляды – этак ведь и убить можно, пошевелись – проткнет насквозь любая! Софи задумывается, у кого – у генерала или у арестантов – сейчас более жалкий вид. Комендант тем временем подходит к новобрачным и бормочет:

– Поздравляю вас и желаю, чтобы сладостные узы брака помогли вам забыть об этих оковах!

– А можно моему мужу сегодня вечером побыть со мной? – спрашивает Полина.

Под «вечером» она, естественно, имеет в виду «ночь». Щеки Лепарского багровеют, кровь бросается ему в голову.

– Нет, мадам, – отвечает он. – Правила одинаковы для всех. Ваш муж должен немедленно вернуться в острог – вместе со своими товарищами. Увидитесь с ним в день, отведенный для посещений.

Он щелкает каблуками и идет в сопровождении двух адъютантов по церкви, с обеих сторон – ряды враждебных лиц. Молодоженов теперь поздравляют друзья. Наконец чета новобрачных выходит из храма, толпа взрывается аплодисментами. Каторжники аккомпанируют овации ритмичным звоном цепей. Лейтенант Ватрушкин старается перекричать весь этот шум:

– Пре-кра-тить! Тихо! Стройся!

Солдаты отрывают молодоженов друг от друга. Анненков вливается в шеренгу арестантов, они перестраиваются в пары. Дамы окружают Полину.

– Вперед, марш!..

Мощный взрыв голосов:

Софи провожает Николая взглядом. Он идет рядом с Анненковым, временами то один, то другой останавливается, оглядывается, вытягивает шею. Кажется, даже подпрыгивает на месте. Полина смеется, плачет, машет рукой. Дамы ведут ее домой. Комната у нее маленькая, едва ли не вся мебель тут – брезентовая складная кровать и сундук с круглой крышкой. Гостьи кладут на пол подушки, усаживаются на них вокруг деревянного ящика. Полина накрывает импровизированный стол салфеткой, ставит на него чашки с чаем, вазочку испеченных ею самой пирожных.

Несмотря на радость: вышла ведь все-таки замуж за красавца Ивана Анненкова, такого непонятного, так долго будоражившего ее кровь Ивана, – Полина нервничает, страдает оттого, что им пришлось расстаться сразу после церемонии.

– Нет, никак не могу поверить, что мы уже обвенчаны, – говорит она, вздыхая. – Что для меня переменилось?

Чтобы отвлечь ее, Екатерина Трубецкая заговаривает о Париже, спрашивает Полину, какие воспоминания она хранит о родине. Тон у княгини такой дружеский, такой доверительный, что француженка отвечает на него откровенностью: рассказывает о том, как ее отец, полковник наполеоновской армии, был послан императором к брату, королю Жозефу, и погиб в Испании, как трудно было растить четырех детей ее матери, лишившейся денежного пособия после падения империи, как она, старшая, семнадцатилетняя, желая помочь родным, поступила продавщицей в один из модных домов Парижа, где приходилось трудиться по четырнадцать часов в сутки, и как, вконец отчаявшись и выбившись из сил, согласилась на более выгодную работу в Москве.

– Там, во французской лавке, я и увидела Ивана Александровича впервые, – краснея, призналась новобрачная. – А шесть месяцев спустя было восстание, было 14 декабря… Поженились бы мы, если бы его не отправили на каторгу? Думаю, нет. Его мать была против подобного мезальянса… Но вы ведь, Катерина Ивановна, кажется, долго жили в Париже…

– Да, – улыбнулась в ответ Каташа.