|
Не она одна к этому причастна, речь не только о ней. Ее друзья, оставшиеся там, нуждаются в ореоле мучеников. Может быть, когда-нибудь выпавшим на их долю прощением, своим возвращением в Россию они будут обязаны поэтической шумихе, поднявшейся вокруг их несчастья. И с этой точки зрения все, что могло пробудить сочувствие и жалость к ним, сделать их привлекательными и вместе с тем возвысить, заслуживало лишь поощрения. «Тем хуже для истины, – подумала Софи, – если их счастье должно быть оплачено ценой лжи!» И снова, как когда-то в Тобольске, из солидарности с ними она отреклась от самой себя. Ей, пленнице мифа, предстояло испить до дна чашу стыда за то, что заслуги ее переоценили.
Поэт же, в припадке мстительного красноречия, теперь обрушился на Николая I, который, несмотря на то что со времен восстания прошло много времени, отказывал мятежникам в помиловании. Описанием безмолвного царя перед безмолвствующим же войском поэма и завершилась. Вот и все. Чтец умолк. Дамы вздыхали, прикрываясь веерами. Дельфина с чувством высморкалась. Затем раздались восклицания: – Гениально! Всю душу переворачивает! – Мне непременно надо переписать себе этот текст! – Виньи – великий поэт! – А я предпочитаю Гюго! – Потому что он оказался в изгнании? – Ну, а вы-то что об этом думаете? – обратилась к Софи княгиня Ливен. – Есть в этой картине сходство? Верна ли она? Софи, обуздав себя, попыталась улыбнуться и пробормотала: – Прекрасная поэма… Может быть, она даже слишком прекрасна… Словом, я хочу сказать… мы не заслуживаем такой чести… В конце концов, каждая из нас всего лишь исполнила свой долг женщины, жены… – Будет вам! – вскричала княгиня Ливен. – Вы достойны восхищения, но сами не можете об этом судить. Что касается рассказа, думаю, вы все же делаете поправку на поэтическое преображение действительности? Господин Альфред де Виньи внес в свое сочинение немалую долю романтизма. Он, несомненно, был бы очень тронут, если бы узнал, что вы, спасшаяся из сибирских застенков узница, оценили его творение. Хотите, устрою вам встречу с ним? – Нет-нет, благодарю вас, – в испуге пролепетала Софи. – Почему же? – Не знаю… Меня это, скорее, смутило бы, я чувствовала бы себя неловко… Она была в ярости оттого, что не нашла лучшего оправдания для своего отказа. Все эти люди, все эти незнакомые ей мужчины и женщины, которые с такой жадностью разглядывают «диковинку», внезапно лишили ее всякой уверенности. К счастью, княгиня Ливен, сжалившись над вконец растерявшейся гостьей, перевела разговор на другое, и вскоре все принялись обсуждать недавние разногласия царя с Блистательной Портой из-за царского протектората над греками-православными Оттоманской империи. Несмотря на то что князь Меншиков предъявил султану по этому поводу ультиматум и что ультиматум был отвергнут, оснований для того, чтобы опасаться возможной войны, вроде бы не было. – Турки ничего не предпримут, если Франция их не поддержит, – уверяла княгиня Ливен. – А Франция ничего делать не станет, потому что никогда такого не бывало, чтобы только что установившийся режим, не успевший еще укрепить свои основы, пустился в военную авантюру, когда границам страны нет никакой угрозы. Это рассуждение было таким ясным, что, казалось, убедило всех. Один только граф де Сент-Олер осмелился заметить: – Вы говорите о Франции, княгиня, но забываете об Англии. У Англии нет тех внутренних проблем, какие существуют у нас. Лорд Стратфорд де Редклифф, по-моему, твердо намерен расстроить в Константинополе планы России. Поступая так, он действует не только в соответствии с главным направлением британской дипломатии, но и повинуясь личной ненависти, которую питает к Николаю I с тех пор, как тот, если память мне не изменяет, отказался дать согласие на назначение его послом в Санкт-Петербурге… – Я бы точно так же поступила, будь я на месте царя! – воскликнула княгиня Ливен. |
