– Задушенная свобода… личность тирана… До тех пор, пока народ… говорю тебе, до тех пор, пока народ… Нет-нет, надо все разрушить и строить заново!..

Затем шум утих. Запела женщина. У нее был красивый печальный голос. Софи, запыхавшись, остановилась и прислушалась. Невольно прижала руку к груди: недомогание напомнило ей о возрасте…

– Еще всего один этаж, – подбодрила спутницу Луиза.

Они снова стали подниматься. Навстречу по лестнице шла какая-то ярко накрашенная и сильно надушенная особа. Дети поглядели на особу с таким изумлением, как будто мимо них пролетел над ступеньками воздушный змей.

– Это недопустимо! – прошипела Луиза.

Сторож, шедший впереди, только вздохнул:

– Ну да! А что поделаешь? В этом заведении утратили всякое понятие о нравственности! Люди должны приходить сюда семьями, а тут только что не пристают к арестантам – хуже, чем на улице Фоссе-дю-Тампль! Что ж, вот и пришли. Я с вами прощаюсь…

Луиза поправила шляпку, одернула блузу на сыне, разгладила юбочку дочки и, сияя супружеской радостью, легонько постучала согнутым пальцем в дверь одной из камер.

– Войдите! – надменно произнес голос из-за двери.

Молодая женщина распахнула дверь, подтолкнула детей вперед себя, подождала, пока они поцелуют отца, и только тогда объявила:

– Огюстен, не представляешь, какой я припасла для тебя сюрприз! Погляди-ка сюда!..

Переступив порог, Софи увидела сидящего в кресле иссохшего старика с тощей шеей в распахнутом вороте рубашки, с всклокоченными седыми волосами, с глазами, блестящими, словно бутылочные осколки. Поспешно встав, он долго разглядывал Софи. Его морщины подрагивали, разглаживались, он на глазах молодел. Наконец, вдоволь наглядевшись, Вавассер проворчал:

– Я знал, что вы вернулись в Париж!

– Да как же это может быть? – удивилась она.

– В Сент-Пелажи люди осведомлены лучше, чем где-либо еще: новости из внешнего мира быстро доходят в тюрьму. Ах, дорогая Софи! Наперсница и союзница в первых моих битвах, какое же счастье снова увидеть вас! Мне известна ваша трагическая история! Известно, что вы и в России остались верны вашему революционному призванию, как я остался верен своему здесь, во Франции! Но вы на свободе, а я все еще в темнице! Сейчас вы все мне расскажете! Мне просто необходимо знать подробности!..

Схватив гостью за обе руки, старик требовательно заглядывал ей в глаза. Но Софи устала повторяться, ей прискучило что ни день рассказывать одно и то же, и с каждым днем изложение событий собственной жизни казалось ей все менее и менее искренним: словно она произносила монолог из пьесы, заранее зная, какое действие он произведет на публику. Больше того, пришли раздумья о том, не впадает ли она из-за того, что постоянно рассказывает о себе и своих друзьях, в ту самую фальшивую литературность, в которой упрекала льстецов, неустанно воспевающих подвиг декабристов. Нехотя заговорила о восстании 14 декабря, о годах, проведенных на каторге и в ссылке, о братстве, соединившем узников между собой, о смерти Николая… Вавассер слушал старую знакомую, затаив дыхание. Лицо его временами подергивалось. Наконец, он со страстью воскликнул:

– Ваши жертвы были ненапрасны!

– Именно эти слова всегда говорят, когда хотят утешить кого-нибудь, кто потерпел поражение! – пробормотала она.

– В подобном деле поражения не бывает, есть только отсрочка на некоторое время, и за это время прежних бойцов сменяют новые!

– Может быть, вы правы, но я вижу, что проходят годы, сменяются поколения, а у власти всегда стоит одна и та же порода людей, и все той же породы люди сидят за решеткой.