Софи смутили эти высокопарные утешения, и она отвернулась, пряча сухие глаза.

– Разумеется, ваше положение здесь, в Чите, не позволяет вам лично получать наследство, – снова заговорил генерал, – но ваши интересны соблюдены. Нотариус ваших родителей был ими уполномочен решать все необходимые вопросы, и благодаря этому он сможет наилучшим образом распорядиться перешедшим к вам движимым и недвижимым имуществом. И вы, когда вернетесь во Францию, если надумаете туда вернуться после освобождения, получите причитающуюся вам прибыль.

– Вернусь во Францию… – пробормотала Софи с печальной улыбкой. – Что такое вы говорите, генерал? Неужели вы действительно так думаете?

– Конечно же, – удивился комендант. – И вам надо надеяться – милосердие Господне безгранично.

– Да уж, не таково, как царское!

Он как-то по-птичьи развел руками – и птица эта показалась Софи больной, беспомощной, с трудом шевелящей крыльями. Она встала, чтобы попрощаться и уйти, унося с собой это горе, тяготящее, как ложь. Траур мешал ей проявить любопытство по отношению ко всему остальному человечеству, однако она, не удовлетворенная тем, что сведения генерала не содержали ничего по главному для нее вопросу, внезапно решилась спросить:

– А что, от генерала Цейдлера по-прежнему никакой информации?

– Нет, информация-то имеется, – ответил, поколебавшись, генерал, – но я сомневался, стоит ли вам говорить об этом сегодня. Утром пришло письмо от иркутского губернатора, в котором я прочел, что ваш крепостной человек уехал… бежал…

– Уехал? – не поверила своим ушам Софи. – Бежал?.. Куда же?

– Никто не знает. Он бросил работу и исчез из города.

– Когда?

– Вот этого генерал Цейдлер не уточнил, он написал просто, что им был отдан приказ начать поиски… А я, со своей стороны, намерен ответить генералу, что прошу его, когда молодого человека найдут, надрав тому хорошенько уши, прислать сюда.

– Благодарю вас, Станислав Романович! – краснея, сказала Софи.

Ей стало ужасно стыдно: наверняка комендант заметил, каким счастьем сразу же засияло ее лицо. Наверное, Никита сбежал из Иркутска совсем недавно и едет сюда, это, конечно, нарушение закона, но ведь теперь, даже если казаки его поймают, юношу все равно отправят в Читу! К ней! Она догадывалась о том, насколько безумна эта ее уверенность, но догадка ничуть не мешала уверенности крепнуть…

Взгляд маленьких глазок примолкшего генерала, на этот раз напомнившего ей разорителя птичьих гнезд, стал невыносим Софи. Она быстро откланялась, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, пересекла деревню и укрылась в своей комнате, пряча от всех печаль и слабую надежду.

7

На Рождество арестантам не разрешили пойти в церковь, наоборот, священник сам явился в тюрьму. В самой большой камере накрыли белой скатертью стол, поставили на него икону – это заменило алтарь. Батюшка надел епитрахиль, прочитал молитвы, благословил опустившихся на колени декабристов, окропил святой водой их постели и стены… После его ухода добрый час в остроге слышался аромат ладана… Потом тюремные запахи перекрыли все, и жизнь потекла, как прежде.

29 декабря, в свой день рождения, Мария Волконская собрала у себя друзей; декабристы, которых она пригласила, получили от Лепарского разрешение побыть со своими до десяти часов вечера, но сам он из скромности на праздник не пришел. Дамы напекли пирогов, кое-кто из мужчин приготовил поздравления в стихах.