А между прочим, всем вроде бы очень нравится кочевая жизнь… Почему бы и нет? Собственно поход продолжался с раннего утра всего лишь шесть часов, затем, когда зной становился нестерпимым, останавливались передохнуть на каком-нибудь затененном участке берега реки, где тут же, подобно семейству грибов после дождя, вырастала «деревня» из юрт и палаток. Как только этапники распределялись и бросали вещи по старым-новым жилищам, они бежали купаться. После мужчин к реке шли за тем же дамы, и одеяла, натянутые между вбитыми кольями, защищали их на это время от нескромных взглядов. Накупавшись, все, в соответствии с приказом коменданта, расходились по своим палаткам. А дежурные пока кипятили чай и подавали его. Пили чай лежа, болтая, читая, играя в шахматы. Затем непременно полагался «тихий час», отдых продолжительностью в два часа, а когда солнце начинало склоняться к закату, арестанты выходили из-под пологов. Одни из них снова шли купаться в реке, другие отправлялись в степь – погулять, причем два бурята в качестве караульных следовали за ними по пятам, третьи занимались любимым делом: собирали гербарии, ловили насекомых для коллекции, рисовали… С наступлением ночи в лагере зажигали огни, и обстановка становилась на вид праздничной. Ужин готовился на свежем воздухе, и задолго до него заключенные начинали, принюхиваясь, бродить вокруг исходящих на кострах ароматным паром котелков. Буряты не питались вместе с этапниками – они садились в сторонке и ели только вяленое мясо, запивая его кирпично-красным чаем. Как-то в воскресенье они устроили для своих поднадзорных национальное действо: пели, плясали, демонстрировали чудеса конной акробатики и соревновались в стрельбе из лука, а Лепарский и дамы судили эти соревнования. Назавтра певческий вечер организовали декабристы – мужским хором, в который вошли все представители сильного пола, направляющиеся в Петровский Завод, дирижировал Вадковский, в программу входили исключительно церковные песнопения. Так потребовал генерал, которому вовсе не хотелось рисковать карьерой, аплодируя каким-нибудь таким вредным песням, смысл которых от него способен ускользнуть.

Когда хор грянул: «Воцарися Бог над языки, Бог сидит на Престоле святем Своем…» – Софи вдруг прислушалась с величайшим вниманием и замерла, испытывая страшное сожаление: зачем она тут, среди женщин, рядом с Лепарским, а не одна где-то в отдаленном месте слушает это песнопение надежды… Два пылающих костра, в которые без конца подбрасывали сухие ветки, освещали снизу выстроившихся шеренгами мужчин, и лица их от этого выглядели странными, и казалось, будто хрипловатые звуки, вырываясь из груди, поднимались вместе с искрами прямо в небо и таяли там, у звезд… Трепещущее за их спинами зеленое кружево листвы довершало фантастическую, нереальную декорацию, по которой к тому же еще то и дело начинали мелькать, как безумные, летучие мыши. Николай стоял в первом ряду. Он пел истово, самозабвенно: «Благословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих.