– Позвольте! Никакая не чушь! Напротив, все очень логично! Признавайтесь, мадам!

Чем громче говорил генерал, тем меньше слушала его Софи. Из всей этой суматохи ее интересовало только одно: Николай исчез. Сбежал. Скорее всего, потому, что она дала ему понять, насколько он ей отвратителен. Но она не сожалеет об этом. Вчерашним своим поступком (ее передернуло) он лишил ее способности к снисхождению. К прощению. Нет, она не простит! Сохраняя ледяное спокойствие, она пожелала в душе, чтобы мужа никогда не поймали и чтобы она никогда больше не услышала о нем. Ну а если он погибнет? Прислушалась к себе… Ничто в ней не шевельнулось, ни малейшего волнения она не испытала при этой мысли. Он сбежал, а она зато теперь чувствует себя свободной! Она, не дрогнув, выдержала взгляд генерала, и тот забормотал, едва ли не со слезами на глазах:

– Надо было тогда оставить всем кандалы! Как мне теперь оправдываться перед императором?.. Политический заключенный сбежал между Читой и Петровским Заводом! Каково!.. Кошмар, бесчестье для меня!.. Чем заканчивается моя карьера!.. Но мы его поймаем, пойма-а-аем! Я уже отдал приказ! Мы его схватим – живым или мертвым!.. Мне доставят его – живым или мертвым, слышите?

Софи не узнавала Станислава Романовича: неужели боязнь, что его уличат в служебном промахе, могла превратить такого умного и великодушного человека в тупого и бездушного администратора? Решительно, в России страх перед власть имущими стала ядом, разъедающим даже самые закаленные души…

– Вы поймите, сударыня, я ведь стараюсь узнать подробности в его же интересах! – продолжал настаивать Лепарский. – Хотелось бы избежать худшего!..

– Да успокойтесь же, ваше превосходительство, – поморщилась она. – И поймите, говорю же, поймите вы раз и навсегда: мой муж не предупреждал меня, что собирается бежать. Может, вам и кажется это странным, но, тем не менее…

– Тогда о чем же вы вчера ночью, так сказать, беседовали? – не унимался генерал.

Софи минутку поколебалась и ответила:

– Да так… поспорили… тягостный оказался спор…

– Еще бы! Если беседовать о побеге! – воскликнул комендант.

Она не ответила – какой смысл? Лепарский прикрыл глаза, веки у него были увядшие, в темных бороздках. Потом уставился на щеку Софи. Генерал внимательно смотрел на синяк и, скорее всего, припоминал все, что ему рассказывали в Иркутске по поводу этой молодой женщины и ее крепостного слуги Никиты. С лица его исчезло раздражение, во взгляде засветилось лукавство.

– Понятно-понятно… – прошептал он с таким видом, словно ему и впрямь что-то стало понятно.

Для Софи этот разговор становился все мучительнее. Но тут в палатку вбежал Ватрушкин. Наскоро вытянувшись и отдав генералу честь, как это положено у военных, страшно взволнованный на вид лейтенант заорал дурным голосом:

– Ваше превосходительство, один из бывших уголовников тоже исчез! Наверное, сбежал! И, наверное, они сбежали вместе где-то около часу ночи! Украдены съестные припасы из фургона с провизией!

Лепарский вмиг воспламенился снова. Теперь глаза его полыхали гневом.

– Усилить патрули! – взревел он. – Объявить общий сбор!

Ватрушкин развернулся кругом и с такой скоростью вылетел из палатки, будто его сдуло порывом ветра. Лепарский ссутулился, заложил руки за спину, уперся подбородком в грудь и принялся тяжелыми шагами мерить палатку. Порой он искоса бросал взгляд по сторонам и начинал пыхтеть в усы. На складном столике была разложена карта Сибири, по которой красным карандашом был вычерчен маршрут этапа. В глубине стояла походная, раскладная же, кровать, одеяло было откинуто, над кроватью к полотну, представлявшему собой стену палатки, было прикреплено католическое распятие.