Артур Зейс-Инкварт, канцлер Австрии, комиссар оккупированной Голландии:

«Хочется надеяться, что это – последний акт трагедии Второй мировой войны».

Альберт Шпеер, министр вооружения и боеприпасов:

«Процесс необходим. Даже авторитарное государство не снимает ответственности с каждого в отдельности за содеянные ужасные преступления».

Константин фон Нейрат, президент Тайного совета, протектор Богемии и Моравии:

«Я всегда был против обвинений без возможной защиты».

Ганс Фриче, глава радиослужбы и отдела прессы министерства пропаганды:

«Это самое ужасное обвинение всех времен. Ужаснее может быть лишь одно: грядущее обвинение, которое предъявит нам немецкий народ за злоупотребление его идеализмом…»

Зов с того света

– Schlafen! – по-немецки приказал часовой. И добавил по-английски: – Sleep!

Лей обернулся, безумными глазами уставился сквозь окошко на часового.

– Спать?.. Спать! Как я могу спать?

Еще раз приказав Лею лечь в кровать, часовой отправился к другим камерам. Остальные заключенные уже спали, послушно, как положено по распорядку, положив руки поверх одеяла. Лишь Кейтель спал, натянув одеяло на голову. Часовой постучал в дверь и строго прикрикнул: «Hand!»

Кейтель понятливо перевернулся на спину, положил руки поверх одеяла и снова закрыл глаза.

Часовой, удостоверившись, что все в порядке, двинулся дальше. Оказавшись рядом с напарником, который ходил по другой стороне коридора, лениво спросил:

– Как твои? У меня один скачет по камере, как наскипидаренный!

– Господи, как они мне надоели, эти рожи! – выругался напарник. – Какого черта нас сюда загнали? Ребята давно уже дома, в Америке, купаются в славе, все девчонки виснут им на шею, а мы следим за этими уродами!..

– Зато потом будем рассказывать, как пасли всю фашистскую шайку, – успокоил его первый охранник. – Эх, жалко Гитлера здесь нет! Было бы забавно понаблюдать за этой обезьяной. Обязательно нашел бы возможность плюнуть ему в рожу. А потом бы рассказывал об этом всем в Кентукки, представляешь!

– Да, это было бы здорово.

Посмеявшись, часовые разошлись. Дойдя до камеры Лея, часовой заглянул в окошко и не увидел заключенного – кровать была пуста. Пошарив фонарем по камере, часовой обнаружил Лея сидящим на унитазе. Брезгливо сплюнув, американец двинулся дальше.

Вернувшись через какое-то время к камере Лея, он обнаружил того по-прежнему сидящим на унитазе.

– У моего, похоже, понос, – криво усмехнувшись, сообщил часовой напарнику. – Видать, обделался от страха.

– Эй, заключенный! – крикнул часовой в окошко. – Отправляйся спать!

Ответа не последовало. Лей сидел, не шелохнувшись с запрокинутой головой. Изо рта у него что-то торчало.

– Что-то случилось! Зови капитана! Срочно!

Через минуту в коридор вбежал дежурный офицер. Отчаянно ругаясь, он открыл дверь камеры Лея. Тот все так же сидел на стульчаке, изо рта у него торчали какие-то тряпки, а шея была обмотана еще влажным полотенцем, которое при высыхании сжалось и удушило его. Расталкивая солдат, в камеру ворвался взъерошенный полковник Эндрюс…

Проснувшиеся из-за шума и топота в коридоре заключенные лежали в своих камерах, напряженно вслушиваясь в каждый звук.

– Отныне за каждой камерой будет круглосуточно следить персональный часовой, – рассказывал Эндрюс об изменениях в режиме содержания, которые он разработал после самоубийства Лея. – Заключенный будет все время на наших глазах. Повторение инцидента с Леем абсолютно исключается.