Ныне лисьи головы исчезли – их давным-давно отправили на благотворительный базар, но продать не удалось даже после того, как цена снизила до шиллинга за штуку. Теперь в доме стоял слабый, но вдохновляющий запах политуры. На трёхногом столе напротив лестницы красовалась медная ваза с осенними листьями, а холод каменных плит был надёжно изолирован турецким ковром.

– Может, он плод моего воображения? – прошептала я, оглядывая холл.

– Твой отец?

Я нервно кивнула, прижимая руки к лилово-твидовой груди.

– Если и так, то это довольно крупный плод. – Бен умудрился сохранить весёлый вид, что вряд ли далось ему легко, поскольку ещё сегодня утром мой ненаглядный супруг, несмотря на свою любовь к деткам, заключил меня в объятия, едва они уехали, и провозгласил: «Наконец одни!»

– Что ты имеешь в виду под словом «крупный»? – вопросила я.

– Ну… дородный. Что весьма неплохо. Было бы гораздо хуже, если бы мой тесть выглядел измождённым и оголодавшим побирушкой.

– Но пап всегда был довольно худощав.

– А ты когда-нибудь видела его сбоку?

– Сейчас не время для шуток! – рявкнула я, хотя поклялась не повышать голос во время нашего благословенного отдыха. – Меня просто интересует, действительно ли это мой отец. С учётом предсказания цыганки совпадение слишком уж невероятное.

– Какой ещё цыганки? – Бен вздёрнул соболиную бровь.

– Той самой, что не советовала нам ехать во Францию. Ну теперь-то с поездкой всё ясно, не можем же мы удрать, предоставив папочку самому себе.

– Может, он заглянул на денёк?

– С таким количеством вещей?!

Я потеряла дар речи, когда между доспехами увидела перевязанный бечёвкой чемодан размером с матросский сундук.

Многие годы, томясь от одиночества, я мечтала получить письмо от родного отца, где он умолял бы меня приехать к нему в Каир или в Катманду. Но его краткие весточки ясно дали мне понять, что папочка предпочитает шататься по миру без лишних оков, – бродяга, удаляющийся на верблюде вслед заходящему солнцу. Это позабавило бы только мою мать. Она была такой чудной. И папа её обожал. Может, после её смерти я не поняла его неистового горя?..

Слёзы застилали мне глаза, когда я бегом пересекла холл. Так много потеряно времени! Так много нужно сказать!

Распахнув дверь, я закричала: «Дорогой папочка!» – а затем чуть не задохнулась от изумления. Предостережение Бена не вполне подготовило меня к виду бочкообразного создания, которое пыталось выбраться из кресла. Господи, неужели это действительно самозванец, заявившийся к нам с какой-то недоброй целью? Мошенник в мятом бежевом пиджаке и синем галстуке-бабочке в белый горошек. Папа никогда не носил галстуков-бабочек, да и бежевых пиджаков, если на то пошло. Я помнила, что он питал слабость к курткам в аскетичном стиле Джавахарлала Неру. Но, приглядевшись, уловила отдалённое сходство с моим отцом, которого я когда-то знала. Да, это он, но только в новом воплощении. Волосы поредели, ещё больше обнажив и без того выпуклый череп, некогда пронзительно синие глаза потускнели, а губы потолстели (в нашей семье мы всегда начинаем полнеть именно с этой части тела), зато голос остался прежним. Глубокий и звучный. Мама любила повторять, что отец мог бы прочесть даже прейскурант, а слушатели сгорали бы от желания подсунуть ему другой.

– Жизель! – Ему наконец удалось подняться, и теперь он глядел на меня поверх римского носа.