|
Все материалы были разложены и хранились в общем помещении, так называемом Зале свитков, и каждый сотрудник имел право прогуляться по залу и посмотреть, над чем трудятся его коллеги. Они, естественно, могли помогать друг другу в решении сложных проблем, требующих опыта и специальных знаний. Но это означало также, что, если один из членов группы работал с противоречивым или сенсационным материалом, это немедленно становилось известно всем остальным сотрудникам. Это дало основание Аллегро утверждать в конце жизни, что его коллеги скрывали наиболее сенсационные материалы или, по крайней мере, задерживали их публикацию. Другой независимо мыслящий ученый впоследствии признался, что в 1960-х гг. ему давали негласные распоряжения «медлить и не спешить», причем эта неспешность приобретала столь навязчивые черты, «что даже сумасшедший не выдержал бы и убежал подальше». Дело в том, что отец де Во хотел, насколько это возможно, избежать ситуаций, способных повергнуть в замешательство христианскую церковь и общественность. А некоторые из Кумранских рукописей вполне могли вызвать такую реакцию.
Де Во привык к ситуации, когда Рокфеллеровский институт вплоть до 1967 г. находился на территории восточного Иерусалима, подконтрольной Иордании. Израильтянам было запрещено появляться в этом секторе, и это давало антисемитски настроенному де Во удобный предлог для того, чтобы не допускать к исследованиям израильских специалистов, даже несмотря на то, что его группа, как считалось (пусть даже теоретически), отражала широкое многообразие интересов и подходов. Но хотя политикам удавалось не допускать израильтян в Восточный Иерусалим, тем все же можно было бы дать возможность ознакомиться с фотографиями и найти иные пути доступа к материалам. Но такой доступ был решительно закрыт. Мы затронули эту тему в разговоре с профессором Бираном, губернатором израильского сектора Иерусалима и впоследствии директором департамента древностей Израиля. Он заявил, что иорданские власти с непоколебимым упорством отказывались позволить Сукенику или любому другому израильскому специалисту попасть на территорию этого сектора Иерусалима. Будучи губернатором, Биран обратился в комитет де Во с запросом, предлагая устроить встречу в израильском секторе и гарантируя полную безопасность. В проведении подобной встречи было отказано. Тогда Биран предложил продать Израилю отдельные свитки или хотя бы фрагменты, чтобы с ними могли ознакомиться израильские специалисты. Но и это предложение было отвергнуто. «Конечно, они могли бы прийти на встречу, – заметил в заключение профессор Биран, – но они чувствовали себя уверенно, обладая ими (свитками. – Прим. перев.), и не желали позволить никому другому ознакомиться с ними». В сложившейся политической ситуации свиткам не придавалось особого значения, и официальные израильские власти не желали оказать нажим, чтобы преодолеть это упорство академических кругов. Ситуация стала еще более абсурдной вследствие того, что израильтяне, и впервую очередь, естественно, Еврейский университет, а также специально организованное Хранилище книги, уже обладали семью ценнейшими свитками, три из которых первоначально приобрел Сукеник, а еще четыре Йигаэль Йадин сумел выкупить в НьюЙорке. Израильтяне, несомненно, вели свои исследования и публиковали их результаты более или менее ответственно, и, кроме того, все они были подотчетны Йадину и Бирану и тем более правительству и считались с мнением общественности и академических кругов. Что же касается группы из Рокфеллеровского музея, то она выглядела на этом фоне менее привлекательно. Имея солидные источники финансирования, располагая неограниченным временем и свободой, члены группы производили впечатление некого эксклюзивного клуба, самопровозглашенной элитной организации, почти средневекового ордена по своим установкам и монополизации материала. В Зале свитков, в котором они проводили свои исследования, царила псевдомонастырская атмосфера, окутывавшая все и вся. |
