Деревенщик легко отказывается от своего «ошибочного» мнения, если оно не совпадает с мнением соседей… Вот на этом их и поймали. Коллективистов поймали на коллективизм – попросту говоря, устроили в деревне систему круговой поруки. Вам важнее не деньги, а мнение соседей? Получайте!.. Вася пришел на работу пьяным и запорол трактор? Наказаны будут все!.. И вот уже Петя с Колей берут оглоблю и поправляют Васю. Сережа сегодня плохо работал? Наказаны будут все!.. И вновь «опчество» при помощи оглобли поправляет своего оступившегося товарища.

С волками жить… Точнее, с баранами…

Кстати, о баранах. Что-то вновь отвлеклись мы от наших большевичков, вовсю крутящих штурвал на одной шестой части суши. Это непорядок. Вернемся в серединку ХХ века. Что у нас творится там, в стране побеждающего (самого себя) социализма? А творится то, что отстающая страна постепенно превращается в сырьевой придаток Запада. Советский Союз сидит на нефтяной игле, потому что, не продавая нефть, уже не может прокормить свое население. И обеспечить товарами народного потребления тоже. Все в стране – дефицит. Главное словечко – «достал». Периодически пропадают из продажи то стержни для шариковых ручек, то стиральный порошок, то туалетная бумага, то электрические лампочки, напланированные Госпланом… Исчезают колбаса, мясо, сыр, пиво… По стране гуляет шутка: «длинная, зеленая, колбасой пахнет – что это?» Ответ: «электричка из Москвы». Колбаса есть только в столице.

Почему такое происходит? Что творится с экономикой? А ничего не творится, поскольку никакой экономики нет: «экономика» – это синоним слова «рынок». А «рынок» для правоверных марксистов – что дьявол для христиан, поэтому подлежит изгнанию. Руководство СССР непоколебимо в своей марксистской вере – даже тогда, когда страна уже начала трещать и разваливаться: в 1990 году, на своем последнем XXVIII съезде коммунисты проголосовали, чтобы из названия комиссии по спасению экономики слово «рыночная» было удалено.

…Гвозди бы делать из этих людей!

Аналогичные явления творились во всех странах социалистического лагеря. Проявилась даже некоторая закономерность – как только демографические весы социалистической страны переваливали за точку равновесия, то есть как только численность населения в городах сравнивалась с числом жителей в сельской местности, экономика начинала тормозить и разрушаться. Причина понятна: взлет и само существование индустрии в социалистических странах «финансировалось» за счет рабского сельского хозяйства, из которого высасывали все до предела, как при феодализме. А созданная на крови крестьян индустрия была столь ублюдочной, что обеспечить производство хоть чего-нибудь, что можно было бы продать за рубеж, практически не могла… И когда критический рубеж – 50 % населения уже у станка, а 50 % еще за плугом – бывал пройден, «экономика» социалистического государства начинала трястись и рушиться: полностью убитое сельское хозяйство больше не могло тащить тяжкий балласт никому не нужной промышленности.

Если вы не поленитесь и поищете графики социально-экономического развития СССР, то начиная с середины 60-х годов увидите сходное поведение всех кривых – резкий перелом и падение динамики ВВП, производительности труда, производства предметов потребления, продукции сельского хозяйства, номинальной зарплаты, розничного товарооборота в текущих ценах… Странно ли, что именно с этой поры в тяжком слитке страны начала незаметно развиваться оловянная чума общественного недовольства – те самые кухонные разговоры и бытовой антисоветизм…

После преодоления критического демографического рубежа у социалистической страны остается только два пути: умирать или запускать греховные рыночные механизмы.