— Зарождение замысла, его вынашивание и рождение романа — это все сродни беременности. Наверное, это покажется вам крамольной мыслью, но, на мой взгляд, творчество вообще больше присуще женщине.

— Так у вас нет детей?

«Кто о чем, а вшивый…» Неужели всерьез думает, что я начну оправдываться? Удерживаю свою руку, потянувшуюся к кольцу на пальце — не обручальному. Дурацкая привычка крутить его выдает волнение, а сейчас этого нельзя показывать.

— У меня нет детей. Женщине творческой профессии противопоказано рожать детей.

— Даже так?!

— Если, конечно, она не хочет плодить несчастных детей.

Вспоминаю, что надо чуть опустить голову, так я лучше выгляжу на экране. Сестра говорит, что я чертовски фотогенична: всегда смотрюсь такой свеженькой, молодой, глаза блестят… Потом самой смешно смотреть — будто запись десятилетней давности.

Промелькнув над самым столиком, где лежит моя новая книга, расплющенный таракан впечатался в пол. Оливковое лицо рванулось ко мне, точно цыган запах беды почуял.

— Позвольте, но ведь многие актрисы имеют детей, писательницы… Жорж Санд!

— У которой были няньки. Родить ребенка и отдать его в чужие руки? Зачем тогда вообще его рожать?

— Чтобы положить начало новой жизни! Кстати, ваше имя как раз и значит «жизнь», а вы…

— Я в курсе. Но имя дала себе не я сама, как вы понимаете. По-моему, бессмысленно углубляться в этимологию имен…

— О, Зоя! — темные кисти взлетают, пытаясь вырваться из белоснежных манжет, опоясавших запястья оковами. — Я вас умоляю: попроще! Нас смотрят сейчас люди разных социальных слоев…

«Если смотрят…»

— Вот и объясните обычной домохозяйке, вы принадлежите к сообществу, именующему себя «childfree»? Что значит — «свободные от детей», — поясняет он в камеру. — Если не ошибаюсь, вы даже являетесь одной из основательниц этого движения в России?

— Ошибаетесь.

Нахожу взглядом другой объектив, и объявляю как бы всему миру:

— Я вообще не принадлежу ни к каким сообществам. Не приемлю сектантства.

— Звучит резковато! Но вы же член Союза писателей?

— Член, член… Мне еще тридцати не было, когда меня приняли.

— В смысле — грехи юности?

— Я ни от чего не отрекаюсь в своей жизни.

— И если бы вам вернули ваши двадцать лет, вы точно также отказались бы от мысли завести семью.

— Заводятся тараканы и вши. А семья создается. Я, кстати, вовсе не считаю, что институт семьи полностью изжил себя или является только клеткой.

— Вы поддерживаете институт семьи… Но по вашему последнему роману этого не скажешь.

Говорить с ним все меньше желания, поясняю в камеру:

— Героиня этого романа — художница. И она всерьез хочет подняться в творчестве на настоящую высоту. Это может себе позволить только свободный человек. Сальвадор Дали с Галой не имели детей. Чехов не оставил наследников. Бернард Шоу… Хемингуэй в свое время сказал: «Дети и книги делаются из одного материала — или ты хороший отец, или хороший писатель».

Мой визави то откидывается в своем кресле, то снова бросается ко мне, кажется, в глотку готов вцепиться:

— А как же Бах, у которого было, если не ошибаюсь, двадцать детей?! А Лев Толстой?

— Лев Николаевич, между прочим, говорил, что дети — мученье, и больше ничего.