— Если я не хочу иметь детей, это еще не значит, что я их пинаю на каждом шагу…

Это все, что я могу выдавить из себя. Так куце, так неубедительно. Однако Дорохин неожиданно смягчает тон:

— Зоя Викторовна, речь идет не о телесных повреждениях.

— Нет? А о чем тогда… идет речь?

— Даша… — он заглядывает в бумаги. — Восниковская пропала. Сигнал от матери поступил в отделение еще ночью. Сегодня ваша соседка Головкова подтвердила, что видела, как вечером Даша зашла в вашу квартиру.

Я смотрю на Евдокию Петровну, еще позавчера угощавшую меня пирожками с капустой: «Покушайте, милочка!» Она говорила, что гордится соседством со мной…

— А как Даша выходила вместе с матерью, вы что — не видели? — спрашиваю у нее тоном, после которого всякое дружеское общение между нами становится невозможным.

— Так я же спать пошла после, — бормочет старушка, оправдываясь. — Девятая серия-то кончилась… Вы вот не смотрите, Зоенька, а напрасно… Душевный такой фильм.

Больше не надеясь на непробиваемого милиционера, который не реагирует вообще ни на что, и опасаясь встретиться взглядом с Агатой, чтобы адская тьма не поглотила, обращаюсь только к Дорохину:

— Послушайте, товарищ участковый… Эта женщина… Агата Восниковская пришла ко мне буквально следом за своей дочкой. Даша не пробыла у меня и двух минут. Она только и успела сказать, что боится матери. Боится, что та изобьет ее.

— Ну, эту версию вы уже изложили, — напоминает он. — Зоя Викторовна, надеюсь, вы поймете нас правильно… У нас ордер на обыск. Ильин, найдите мне понятых.

«Этого просто не может быть», — я думаю об этом почти отстраненно, ведь перемещение в несуществующую реальность для меня дело обычное. Я как-то ухитрилась угодить в расщелину между мирами, не приготовившись к этому, не включив ноутбук.

Кто-то цепляется теплыми пальцами за мой локоть:

— Да вы присядьте, Зоенька…

Отталкиваю эти обманчиво мягкие руки Евдокии Петровны:

— Да как вы смеете касаться меня после этого?! После того как оклеветали…

Она оскорблено поджимает губы:

— А что я такого-то… Я же только сказала, как было. Ну, смотрите, Зоя Викторовна, как бы вам еще не пришлось о помощи просить…

— Вас? Да я лучше МЧС вызову, чем к вам постучу!

— Ну, глядите, глядите…

И я гляжу, как чужие тени, в которых почти не различаю людей, скользят по моей квартире, наклоняются, сдвигают дверцы шкафов. Что они надеются найти: затаившуюся в страхе девочку или ее труп? Неужели я стала бы прятать мертвеца в шкафу с одеждой? Но мне не смешно. Не улыбаюсь даже, когда они, как персонажи абсурда, проверяют холодильник, потому что с каждой минутой я все отчетливее понимаю, что Даша действительно мертва. Что мать убила ее, как девочке и привиделось. Ведь именно это она и пыталась вбить в мою тупую, отвергающую всякую мистику, голову…

Я отправила ее не просто в гестапо, а сразу на эшафот. И ведь она понимала, куда идет, но шла, потому что другого выхода не было! Я, единственная, могла ей помочь, и отказалась это сделать. Просто потому, что мне не хотелось обременять себя чужими проблемами и тянуло спать. И еще потому, что она была ребенком… А я от них по другую сторону баррикады.

Дорохин вдруг присаживается рядом со мной, загораживая собой окно, перекрывая свет:

— Ну, что вы плачете, Зоя Викторовна? Хотите в чем-то признаться?

— Я — сволочь, — действительно признаюсь я, изо всех сил стараясь не всхлипнуть, чтобы не услышала Агата.