– Не все, – заметила Элла.

– Да все! – махнула рукой сестра. – А что там у меня было – так никто же не знает всей правды. Я жила с алкоголиком. А ты знаешь, что это такое?

Потом она закрыла глаза и сказала:

– Я очень устала, Эл. Я все поняла. Завтра скажу тебе, что я решила. До завтра я могу побыть здесь? У тебя?

Некоторые, например пенсионеры, свободные люди, могли обсудить с Анной Васильевной и погоду, и новости, и, конечно же, сплетни.

В этот день хоронили соседа. Доложила дочь Людка: соседа с третьего этажа – старика.

– Илюшку, что ли? – ахнула бабка. – Ну и дела!

Людка бросила злобно:

– Ах, какие события! Деду сто лет. Ты, мам, прям удивилась!

– Не сто, – возразила Анна Васильевна, – он еще молодой. Моложе меня!

– Ага! – злорадно подхватила дочь. – Пацаненок! Жених! Молодец!

Анна Васильевна спорить не стала – Людка была бабой вредной, но смотрела за ней хорошо. Грех и пожаловаться.

Она махнула рукой и подалась вперед – не пропустить бы чего. Похороны ведь! Событие, так сказать. Для нее – почти мирового масштаба.

Народу было совсем немного – Элла, племянница. Которая за Ильей и ходила. Еще пара соседок-старух, какой-то дед – весь в медалях. Родня? Бывший сотрудник? И немолодой седой мужчина – лицо-то знакомое, а вот кто? А, Элкин муж! Бывший в смысле. Пожили они недолго и разошлись. А вот подмогнуть пришел! Значит, приличный человек, не скотина.

Гроб с Илюшкой стоял на табуретках – люди прощались. Анна Васильевна тоже было хотела. Да Людка как гаркнет:

– Сиди! Отсюда простись – сделай ручкой. И смотри не выскочи из окна! От любопытства.

Нет, стерва, конечно. Да черт с ней. Чего ее слушать?

Анна Васильевна высунулась уже по пояс и окликнула Эллу:

– А че дочки-то нет? В смысле – Эмки?

Элла вытерла красные, заплаканные глаза и сказала:

– Трудно ей. Сама нездорова. А тут… на такое смотреть!

– Трудно, – хмыкнула бабка Анна, – ишь, фифа какая! Не проводить отца – где это видано?

Еще она услышала – а может быть, показалось? – как Элла сказала бывшему мужу:

– Прости меня, Валера!

А тот отвернулся и только махнул рукой. Простил? Или нет? Интересно!

Потом подъехал ритуальный автобус, гроб с Ильей погрузили, и – ту-ту! В дальний, последний, так сказать, путь. Пухом тебе, Илюшка, земля! Отмучился парень.

В любую погоду Анна Васильевна по-прежнему торчала в окне – на боевом посту, как шутили соседи. В двенадцать дня, ну, или чуть позже Элка со второго выкатывала кресло с сестрой.

Та что-то недовольно бурчала, но сестра тщательно проверяла, застегнуты ли пуговицы на ее куртке, поправляла ей шарф, укутывала ноги старым пледом и везла ее в парк. Воронцовский парк теперь был красавцем – цветы и скамейки, дорожки и фонари. Мамки с колясками, влюбленные парочки. Эх, красота! Жаль, ноги не ходят. Идти до него – с полчаса. Да разве эта стерва Людка попрется? Да и коляска старая, совсем развалюха. Не то что у этих… Сестричек.

Возвращаются они через пару часов – но Анна Васильевна в это время обедает. У нее на посту перерыв. На обед гороховый суп. Отличный, с копченой рулькой. Молодец, Людка! Умеет сварить.

Видит так, краем глаза – приехали! Прибыли в смысле.

Гулко хлопает входная дверь, тяжело скрипят пружины – и Элла тащит коляску наверх.

Но Анне Васильевне уже не до них – после обеда ее клонит в сон.