Курносый круглорожий дворецкий стоял на каменном крыльце и сердито смотрел сверху вниз на незнакомца. «Вроде бы и русский, — думал дворецкий, да уж так зажарен, что хоть десять лет три — не ототрешь».

— Ну, что тебе еще? — сердито повторил дворецкий. — Сказано: нету его превосходительства. Нету! — выкрикнул он фальцетом. — Пшел!

Василий переминался с ноги на ногу. «Как же это так? Как же?» — горестно недоумевал он. И впрямь можно было взвыть оттого, что и теперь судьба-злодейка обходилась с ним круто.

Василий только что поведал курносому о своих мытарствах. Он смиренно называл домоправителя «ваше благородие», хотя знал, что тот никаким «благородием» не был. Василий не просил ни денег, ни пропитания, просил лишь доложить о себе господину посланнику. А дворецкий гнал с порога, говоря, что по случаю заразы — «моровой язвы» — господин Булгаков, как и все посланники при турецком дворе, уехал из Стамбула за несколько десятков верст и принимать-де никого не велено. А Василий опять твердил: как же, дескать, так, приходит подданный государыни-императрицы и просит отправить его в пределы любезного отечества, ему же, верному подданному, от ворот, значит, поворот?

Дворецкому надоело торчать на солнцепеке.

— Э, что с тобой лясы точить! — пробурчал он раздраженно. — Много вас, бродяжек, сум переметных, все вы талдычите, что нуждою отурчали. — И крикнул: — Эй, стража!

При слове «стража» у Василия все оборвалось. Дворецкий приметил его испуг, добавил внушительно:

— Чтоб сей секунд духу твоего не было! Слышишь? Пшел!

У беглого раба капитана Магомета-паши не было никакой охоты попадать в лапы турецких стражников; понурившись, побрел Василий со двора российского посланника.

Время близилось к полудню. Солнце палило. В улочках воняло нечистотами. Дома с деревянными решетками на окнах дремали. Никому в этом большом, пестром и грязном городе, ни единой душе, не было дела до Василия Баранщикова.

Он добрел до Галаты. Это было предместье Стамбула, спускавшееся к бухте Золотой Рог. В бухте недвижно стояло множество судов. Они казались приклеенными к синему стеклу. Но среди этих судов уже не было шхуны капитана Христофора.

Василий остановился на пристани. Он смотрел, как большие, осевшие под грузом лодки отваливали от кораблей. И от пристани тоже шли лодки — к кораблям. В лодках были табак и сафьян, буковое дерево и ковры, благовонные масла и золотошвейные изделия турчанок-затворниц.

Галата жила бойкой, темной, плутоватой, для большинства трудной, для иных привольной жизнью. Кого только тут не было! Немцы и французы, англичане и голландцы, армяне и евреи, сербы и болгары, греки и португальцы. Тут были ремесленники и негоцианты, рабочие с верфей и трактирщики, воры и содержатели притонов, перекупщики рабов и ростовщики.

Портовая суета, движение и деятельность несколько ободрили Василия… «Ничего, — подумал он. — Ничего… Осмотрюсь, придумаю, как выбраться».

Вскоре пристроился Василий на верфи, встал вместе с сербами и болгарами, вооруженный плотницким топором и отвесом. Может быть, вот так, в славянской артели, и дожил бы он до того дня, когда повстречал гонца из Петербурга. Но, видно, на роду было написано изведать всяческие злоключения. Вот и на берегу Золотого Рога попался ему некий соотечественник, давно «отурчавший», принялся искушать выгодами янычарского житья. Василий соблазнился и пошел на воинскую службу.

Еще в XIV веке турецкие султаны учредили новые войска — своего рода гвардию — «они чери», янычары. Новшество заключалось в том, что в янычары забирали турецкие власти детей покоренных христианских народов.