— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Мне действительно стоит немного обождать.

Таверна, в которой мы находились, относилась к числу самых заурядных. Согласно закону подобные заведения должны были закрываться после захода солнца, но за соблюдением этого закона никто не следил, кроме того, сегодня был праздник. Мы с Милоном уселись за столик и с жадностью набросились на жареную утку с яблоками и белый хлеб, запивая еду местным крепким вином. С набитым ртом я рассказал Милону о недавней встрече с Цезарем.

— Странный он человек, этот Цезарь, — пробурчал Милон, выслушав меня. — Похож на одну из тех темных лошадок, которые незнамо как приходят к финишу первыми, оставив ни с чем тех, кто поставил на прославленных скакунов.

— Согласен с тобой, — кивнул я, отправляя в рот пригоршню фиг. — До недавнего времени я считал его ни на что не способным позером. И все прочие римляне разделяли мое мнение. Но оказалось, что именно он держит в руках поводья.

— Какие поводья? — настороженно спросил Милон.

Я напомнил ему о письме Нерона.

— Клодий уверен, что вертит своими сообщниками по собственному усмотрению. Помпей, вне всякого сомнения, считает, что главным членом этого триумвирата является именно он, и в точности так же думает про себя Красс. Но на самом деле именно Цезарь управляет колесницей заговора.

Мы оба любили скачки и теперь с удовольствием использовали связанные с ними образы, рассуждая о политических методах Цезаря.

Милон откинулся на спинку стула. Судя по вспухшим на лбу складкам, мозг его напряженно работал, сопоставляя факты, делая выводы и прикидывая возможные последствия того или иного поворота событий.

— Возможно, племянница Цезаря права, — сказал наконец Милон. — Он затеял все это, дабы в его отсутствие двое остальных не передрались между собой.

— Вне всякого сомнения, одна из его целей состоит в том, чтобы временно нейтрализовать Помпея и Красса, — подхватил я. — Но когда Цезарь вернется, все трое перегрызут друг другу глотки. Три столь амбициозных деятеля не могут быть верными соратниками. Хотя они прекрасно дополняют друг друга: полководец, денежный мешок и… не знаю, какое слово лучше подходит Цезарю.

— Политикан, — усмехнулся Милон.

Никогда прежде я не слыхал такого слова. Полагаю, мой друг придумал его сам.

— Политикан и политик — это не одно и то же, — продолжал он. — У политикана нет никаких способностей, кроме одной-единственной — манипулировать теми, кто его окружает. Ты верно заметил, заключая между собой союз, каждый из троих что-то вносил, кроме Цезаря. У него ничего нет, кроме непомерных долгов и сомнительной репутации. Но для таких пройдох это не беда. Он способен забраться на самый верх, используя государственную систему как лестницу.

— Полагаю, Цезарь недооценивает сенат, — заметил я.

— А может, напротив, ты переоцениваешь сенат? — уточнил Милон.

Откровенный сарказм, прозвучавший в его голосе, несколько поколебал мою уверенность в могуществе и мудрости сената.

— Когда я предъявлю это сенаторам, им придется предпринять какие-то действия, — сказал я, извлекая из складок туники трубочку с письмом Нерона. — Согласен, в последнее время сенат разлагается на глазах. Но я уверен, он не допустит, чтобы бесчестные авантюристы захватили власть в Риме. После столь сокрушительного разоблачения Помпею, Цезарю и Крассу придется забыть о своих амбициях.

— Будем надеяться, — откликнулся Милон.

Некоторое время мы оба хранили молчание.

— Кстати, о сенате, — первым нарушил тишину Милон.