Дым.

– Это ты приказал своим людям разжигать пожары, – бросил Элтуру Браму папа Амен II. Дьявольский Свет стал отрицать, но Коричневый Пони не сомневался в своей правоте. Кузнечики всегда воюют… «Я разжигаю пожары». Да и какой смысл, отрицает ли он или соглашается? Что сделано, то сделано.

Коричневый Пони и вождь сидели на койке в фургоне, глядя, как возвращающиеся воины с шумом и криками пересекают ручей. Снова начался дождь. Коричневый Пони не видел неба, но знал от своей курии: половина кардиналов была больна и, маясь желудком, проводила время в дополнительном отхожем месте, отрытом на склоне холма, что над городом повисла дымная завеса, покрывающая расстояние к востоку, которое можно одолеть лишь за несколько часов скачки.

– Пожары возникли сами собой, – сказал Элтур Брам. – Никто не мог предотвратить их. Да и не должен был.

Лаяли собаки. Ржали лошади. Кочевники возвращались вразброд, по двое или по трое, окликая женщин, чтобы те готовили бинты и жратву, а также собирали дрова для костров. Они вопили, изображая триумф победы, но по правде почти никому из них не удалось встретить таинственных врагов. Несколько раненых пострадали от своих же лошадей, когда те спотыкались и падали на незнакомых улицах, или же опалили сами себя, разжигая пожары.

Тем не менее никто так и не понял, сколько защитников обороняют город и обороняют ли его вообще. Чернозуб так и не вернулся. Солнце уже склонялось к закату.

– Может, он обрел мир, который вы всегда сулили, говоря, что ищете его? – сказал Элтур Брам.

– Может быть, – ответил Коричневый Пони, решив не обращать внимания на сарказм Кочевника. Но сам он в этом сомневался.

Дым. Темнело на глазах. Или это ему казалось? Чернозуб увидел, как в конце улицы пробежали несколько человек.

Он оторвался от окна и заколотил в дубовые двери. Потом приложил ухо к тяжелым плахам и прислушался, но из‑за дверей не доносилось ни голосов, ни звуков шагов. В каком странном месте доводится ему встречать свой конец. Всю жизнь мы искали нормального бытия и, проходя мимо него, оглядывались

назад. Все это было в прошлом, которое так и осталось тайной. Чернозуб ясно видел свое будущее. Слишком ясно. Он даже обонял его. Его запахом был полон воздух – дымным запахом.

Он боялся впасть в панику, что и случилось. Это был не страх огня и даже не страх смерти. Это была просто паника, откровенная животная паника. Она захватила его, затопила с головой, лишив мыслей и чувств. Она была внезапна и непреодолима, как взрыв похоти (он прожил достаточно, чтобы узнать ее), ее мощь и пугала, и успокаивала его. Подобно той вере, которую он искал всю жизнь, но так и не смог найти, она безоговорочно устранила все сомнения.

Чернозуб дал волю ярости, лягая и колотя дверь; сначала он кричал «Пожар!», потом «На помощь!», а затем – «Ради любви к Господу!»

Это ничего не дало. Боль в отбитых кулаках и горле от надсадных воплей вернула его к другой реальности – он должен вести себя так, как подобает монаху. Он перестал орать, удивившись, с какой легкостью это у него получилось, и с четками в руках опустился на колени около койки. Дым все густел, но дышать пока еще было можно. Голода Чернозуб больше не испытывал. Поверхность воды в ведре дрожала, и откуда‑то издалека доносились глухие удары – это рушились здания или что‑то взрывалось…

Должно быть, он уснул. Чернозуб сел и, оглядевшись, увидел, что за окном уже стемнело. Вдали были слышны выстрелы. Фермер‑охранник стоял в дверях, держа ведро. Лицо его было прикрыто шарфом. От дыма? Но, похоже, он рассеивался.

Чернозуб зашелся в кашле.

– Прошу прощения, – сказал он, откашлявшись. Стражник продолжал стоять в дверях.

– Что случилось? – спросил Чернозуб.