— Вот и благополучный конец, — промолвил Роберт Боссу. — Если только это конец! — Он перевел на аббата свой тяжелый раздумчивый взгляд. — Кажется, нам снова придется прощаться, но на этот раз и в самом деле пора уезжать. Надеюсь, мы еще встретимся с вами при более счастливых обстоятельствах, а теперь, полагаю, вы с радостью проводите нас за ворота и выкинете из головы все волнения и тревоги, которые мы принесли с собой. Без нас в вашем доме будет куда спокойнее. — Взявшись за повод своего коня, граф сказал Кадфаэлю: — Не попросишь ли ты девушку присоединиться к нам? Надеюсь, она уже успокоилась. Нам пора отправляться в путь.

Кадфаэль отсутствовал совсем недолго и вскоре вышел из южной двери церкви, однако вышел он один.

— Ее нет, — сказал брат Кадфаэль ровным голосом, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. — В церкви никого нет, кроме Синрика, причетчика отца Бонифация. Он подщипывает свечи на приходском алтаре и в последние полчаса не видел, чтобы кто-нибудь входил или выходил.

Впоследствии Кадфаэль не раз спрашивал себя, не этого ли ожидал Роберт Боссу? Граф был человек исключительно проницательный и ценил это качество в других, он видел людей насквозь, даже после краткого знакомства. И уж в любом случае он мог отличить овцу от волка. И все же девушку он знал явно недостаточно. Разумеется, доберись она до его дома в Лестере да поживи там несколько недель, граф наверняка узнал бы ее лучше и оценил ее немалые возможности, причем не только в музыке. Как бы то ни было, случившееся нисколько не удивило его. Поэтому не он, а трубадур Реми Перти первым подал свой возмущенный голос:

— Нет! Этого не может быть! Куда она могла подеваться? Она моя! Это правда? Нет, она должна быть там, ты, наверное, плохо поискал…

— Я оставил ее там больше часа назад, — невозмутимо ответил Кадфаэль. — У алтаря святой Уинифред. Теперь ее там нет. Посмотрите сами. Когда Синрик пришел убирать алтарь, в церкви было пусто.

— Она сбежала от меня! — простонал побледневший Реми, горюя об утрате самого драгоценного, но, очевидно, далеко не самого любимого существа. Даални была для него всего-навсего голосом, но, как истинный провансалец и музыкант, он ценил голос больше всего на свете, превыше золота и драгоценных камней. Владея девушкой, он владел этим инструментом, единственным, что он ценил в ней. Его горе и отчаяние были совершенно искренними. — Это невозможно! Я должен найти ее. Она моя, я купил ее. Милорд, прошу вас задержаться, покуда я не отыщу ее. Она где-то недалеко. Всего-то дня два… один…

— Снова поиски? Снова беспокойство? — промолвил граф и отрицательно покачал головой. — О нет! Такое впечатление, что это никогда не кончится, одно препятствие сменяется другим. Реми, она, конечно, собственность весьма ценная, красивый колокольчик в горлышке и верная рука для органетто и струн. Но я бездельничаю уже слишком долго, и если вы хотите союза со мной, поезжайте сейчас и забудьте о деньгах, заплаченных некогда за то, что не имеет цены. Они не приносят выгоды. Найдутся другие одаренные люди, у вас будет возможность найти их, и я обещаю вам их согласие.

Реми понимал, что граф не бросает слов на ветер. В трубадуре шла внутренняя борьба между желанием вернуть свою певицу и желанием обеспечить свое будущее, но в его окончательном выборе не могло быть ни малейших сомнений. Кадфаэль видел, как трубадур с трудом проглотил комок в горле, и в эту минуту монаху стало даже немного жаль его. Однако имея столь могущественного, образованного и терпеливого покровителя, как Роберт Бомон, трубадур едва ли мог долго оставаться объектом сострадания.

Реми стал озираться в поисках подходящего человека.

— Милорд аббат, — промолвил он наконец.