Наибольшее впечатление на меня произвел бывший профессиональный военный, который еще недавно был способен выдуть литр водки, а потом уложить пятерых противников одним замахом лавки. Сейчас он бежал в первом ряду длинными скачками, вздымая над головой милицейскую дубинку, которая явно помнила избиения непокорных голов во времена военного положения. Внезапно он получил пулей в глаз, а поскольку пуля была резиновой, бывший военный упал не сразу, а только снизил скорость, прижал к ране свободную руку, изумленно глянув на полившийся на ладонь гоголь-моголь, красно-белый, словно Польша. Ошеломленный, он еще побежал дальше, истекая кровью, ноги запутывались, но дубинка все так же вращалась над головой, и он наверняка бы достал какого-нибудь полицейского, если бы не вторая резиновая пуля, которая словно черная грушка попала ему прямиком в разинутый рот. Мужчина упал, а людской муравейник тут же его и похоронил под собой.

Прогрохотал второй залп, за ним следующие. Те, кто еще мог бежать, продолжали мчаться вперед. Томаш следил за ними, переполненный озабоченностью — он не мог предположить, что перед столкновением падут те, которые должны были принять участие в первом, самом мощном ударе. Но, вместо того, чтобы продолжить обстрел, полицейские, едва видимые из-за своих щитов, чего-то выжидали; плевалась только водная пушка, сделав пролом на левом фланге штурмующих.

— Хол-лера, — прошептал Томаш, и тут паломники столкнулись с полицией.

Ослабленное по причине водной пушки крыло отразилось от щитов, зато остальные вошли в ряди защищающихся словно в масло, валя полицейских с ног, пиная ногами и прыгая, когда те лежали, прикрывшись щитами. Пространство между домами заполнилось воплями. В окнах появились озабоченные лица. Сверкали вспышки фотоаппаратов и мобилок. Видимое с перспективы крыши свалки столкновение выглядело уже выигранным.

Только впечатление было крайне ошибочным — да, атакующие ряды паломников свалили пару десятков полицейских, не сравняв даже собственных потерь. Появились новые мусора, которых прижали с других частей кордона. Стрелять они не могли, так как попали бы в своих. Так что в ход пошли дубинки, щиты и комендант Роберт Януш Цегла. Тем временем, пилигримы утратили ударный момент, распылились, атакуя по несколько человек или же связывая силы в одиночных поединках. Один из капо вытащил пистолет, но, вместо того, чтобы стрелять во врага, пристрелил троих паломников, которые, отказавшись драться, сразу же помчались к домам Святого Вроцлава.

Братья Вальцы из Грудзёндза охотились на мусоров втроем. Два брата атаковали спереди, лишь бы как размахивая дубиной и велосипедной цепью, а третий, маленький, заходил сбоку и совал нож под ребро. Метод срабатывал просто великолепно, пока кто-то из полицейских резко не вывернулся, не вырвал нож и впихнул его малому прямо в распахнутый от изумления хавальник. Мусор, бывший дзюдоист, еще сумел забить среднего из братьев Вальцов его же собственной цепью, пока не упал от удара жердью по яйцам. Он мог бы кататься по земле еще долго, если бы с него не содрали шлема и не разбили голову, как арбуз.

Работавшему последние два десятка лет охранником по фамилии Простой музыка танцевать не мешала. Первого полицейского он свалил еще приготовленным для такого случая камнем, вырвал щит из холодеющих рук и начал молотить им других, и не важно — врагов или своих. Простой вертел щитом, который превратился в смертоносную полосу, а бывшему охраннику еще хватало дыхалки и воображения, чтобы обматерить каждого, кого он послал на землю. Три резиновые пули его не свалили, понадобилось две боевые, но даже падая, он придавил своим телом стрелявшего. Из-под громадного тела торчали две дрожащие ноги. Простой умирал с чувством исполненного долга.

Безымянный молодой человек, которого в Черном Городке называли Тараканом, подскакивал вверх, на невероятную высоту, спадал на противника, хватал его левой рукой, а правой бил и искал возможности схватить за шею.