Сказать по правде, многие из нас думают, что достигла всего как раз Хоуп: незамужняя, независимая, бездетная, молодая — ей нет и тридцати, — склонная влюбляться и способная вызывать любовь; маленькая, легкая, она бегает вприпрыжку по нашей улочке, замечая время от времени: «Хоть убейте, не понимаю, почему, если заниматься любовью так приятно, люди не делают этого все время?»

Уинкастер-роу находится в Кэмден-тауне на границе центрального Лондона. Остров преуспеяния в городском море обездоленных. Летом из распахнутых окон вылетают звуки Вивальди и Моцарта и разносятся по лужайкам и цветникам, заглушая полицейские сирены и звонки «скорой помощи». Зимой, хотя окна закрыты, тревожные сигналы звучат ближе. Из пыли и мусора здесь умудрились создать общественный сад. Этому способствовали Оливер, архитектор, и Дженифер, обожающая сады, а также кэмденский муниципальный совет, который печется о здешних местах, как ревнивое монолитное Божество.

Мы отнюдь не безупречны здесь, на Уинкастер-роу. Мы не так уж благоразумны, и не так уж благородны, и не так уж великодушны. Как и у всех других людей, что-то вызывает в нас страх, что-то — гнев, нас мучают навязчивые идеи. Но мы добры к нашим детям и друг к другу, мы стремимся к совершенству, а совершенствуя самих себя, мы совершенствуем и весь мир. Я думаю, мы хорошие люди.

Как-кап, тук-тук. Не обращайте внимания на дождь. Фермерам он нужен. Молитесь Богу, чтобы он не был радиоактивным.

Мы не столько соль земли — в наши дни это в порядке вещей, — сколько щепотка пряностей, придающих вкус любой пище. В большинстве своем мы работаем с людьми — мы учителя, сотрудники телевидения, киностудий и издательств, или каким-либо образом связаны с театром, во всяком случае, считаем, что следует иметь эту связь. Мы — социальные работники, дипломаты и государственные служащие. Мы стремимся к правде. И поднялись — с большим шумом — чуть ближе к вершине этой горы, чем остальной мир. Мы храбры, если нет другого выхода. Мы поставим общее» благо — если на нас нажмут — выше личных интересов. Мы даже способны умереть за принципы, если только они не вредят детям.

Мы забрались сюда, на этот остров цивилизации, принесенные течениями, курс которых нам неясен; и живем теперь лучше, чем когда-либо могли ожидать.

Во всем мире есть такие, как мы — тесные группки поборников правды — в Нью-Дели и Сиднее, в Хельсинки и Хьюстоне, во всех больших городах всех стран; и во всех небольших городках и деревнях; повсюду — в Блендфорде, Дорсете и Мус-Джо, в Саскачеване, Ташкенте и Джорджии есть горстки таких, как мы; для нашей доброй воли нет языковых барьеров и политических границ, это огромный всплеск взаимной доброты. Мы читаем книги друг друга, слушаем стихи. На утренних воскресных сборищах или во время аперитивов перед обедом равно в Москве или Окленде, Нью-Йорке, Осло или Маниле наши дети ведут себя безобразно, они с шумом носятся по комнате, и, тревожно провожая их глазами, родители спрашивают себя, в чем их ошибка, почему дети берут у родителей их недостатки, а не достоинства. Неуверенность в себе отличает нас не меньше, чем стремление к правде.

При любом сборище на Уинкастер-роу, в котором участвовали дети, Джейсон, сын Изабел, оказывался самым шумным, драчливым и непослушным. Это был белокурый, крепко сбитый мальчик с сильными плотными руками и ногами, ярким румянцем и широко расставленными блуждающими по сторонам голубыми глазами, одно время ему пришлось носить очки с закрытым стеклом, чтобы зафиксировать взгляд. В младенчестве он много ревел и мало спал. К году он уже ходил и ломал все вокруг, еще через три месяца заговорил, чтобы четко сказать: «Не хочу». В два года он знал все буквы, но в шесть все еще не желал читать. Когда ему не удавалось настоять на своем, он пускал в ход слезы, когда было скучно, в ход шло бесконечное жалобное хныканье.