Поэтому от городских ворот до Лувра королевскую карету встречали оглушительной овацией и исступленными ликующими воплями, отчего монарх, никогда не слышавший ничего подобного, пришел в великолепное настроение.

Глава 77

ОТЕЦ И СЫН ПАРДАЛЬЯНЫ

В карете король, вложив руку Бертиль в ладонь оглушенного счастьем Жеана, сказал:

— Полагаю, что я могу частично загладить причиненное вам зло, вручив вас вашему избраннику, который вполне достоин обладать подобным сокровищем.

И, поскольку он не умел держаться в рамках этикета в кругу верных друзей, ибо гасконская натура всегда брала в нем верх над благопристойностью, добавил игриво:

— Когда и где свадьба?

Ему ответил Пардальян:

— В Сожи, сир, через месяц. Без пышных церемоний и как можно скромнее.

— Потому что счастливцам никто не нужен! — воскликнул король, смеясь от всего сердца. — Будь по-вашему! Только я, может быть, приглашу себя сам.

— Мы сохраним незабываемое воспоминание об этой неслыханной чести! — возгласил Пардальян, и было невозможно понять, шутит он или говорит серьезно.

— При одном условии: мое присутствие не должно нарушить родственной атмосферы этого торжества. Черт возьми, я ведь тоже некоторым образом член семьи!

И, обратившись к Жеану, который ничего не замечал, с восторгом глядя на Бертиль, отвечавшую ему нежной улыбкой, Генрих добавил:

— Пусть вас не удивляет, что я не даю за девочкой приданого. Из объяснений вашего отца вы поймете, что в сравнении с вами я просто нищий.

Из Лувра Бертиль проводили к герцогу и герцогине д'Андильи, которые только теперь узнали, кто такой Жеан Храбрый. Они приняли влюбленных, как своих собственных детей.

Пардальян, оставив молодых людей в доме друзей, отправился на улицу Сент-Оноре к Кончини. Встретила его Леонора Галигаи. Беседа продлилась не более четверти часа. Пардальян вышел с довольной улыбкой, говоря себе:

— Теперь Кончини укрощены. У меня есть все основания полагать, что этот урок пойдет им впрок. Мои дети могут не опасаться более этих итальянских интриганов. Остается уладить дело с сокровищем.

На следующий день Пардальян привел своего сына к Монмартрскому эшафоту. Жеан побледнел, оказавшись здесь вместе с отцом, но мужественно приступил к рассказу об ужасном искушении, которому едва не поддался. Пардальян прервал его с первых же слов, говоря:

— Я знаю. Я был тут. Я все видел и слышал.

Они откопали клад, и на сей раз дело обошлось без тех страшных переживаний, что выпали на долю Жеана во время его одиноких поисков. Когда перед ними предстал сундук с баснословным богатством, Пардальян сказал, пристально глядя на сына:

— Сокровище, которое ты едва не похитил, принадлежит тебе… Что ты намерен делать с этой грудой золота?

Жеану показалось, что голос отца при этих словах как-то странно дрогнул. Какое-то время он смотрел на груду золота, как назвал ее Пардальян, а затем, подняв свое тонкое лицо, произнес:

— Говорят, сударь, что вы, получив великолепное имение Маржанси, отдали все доходы от него беднякам округи, и те пользуются им, словно своим достоянием, что не вызывает у вас никаких возражений?

— Это правда, — холодно ответил Пардальян.

— Говорят еще, что вы, унаследовав от жены двести тысяч ливров, раздали их неимущим квартала Сен-Дени?

— И это правда.

— Говорят наконец, что вы не позволили королю, обязанному вам своей короной, отблагодарить вас ни титулом, ни должностью, ни состоянием?

— Тоже правда.

— Я думаю, сударь, что богатств этого сундука не хватит, чтобы облагодетельствовать тысячи несчастных… А для одного человека это много… Слишком много!

— Ах, вот что! — промолвил Пардальян, и глаза его заискрились.