«Когда-нибудь, — решил Ройс, — мы с ним поговорим поподробнее о том, что он считает добром, а что — злом».

Он не стал спорить, но настаивал, чтобы Водопьянов ел побольше калорийной пищи, такой, как шоколад, и поменьше — объемной, потому что за ним действительно надо было ухаживать, как за ребенком.

Кроме того, Руперту приходилось массировать ему ноги, чтобы хоть немного разогнать кровь, ибо теперь ясно было, что ноги не переломаны, а парализованы из-за повреждений позвоночника.

Ясно было и то, что Водопьянов никогда не уйдет отсюда на собственных ногах.

И он все время твердил об этом Ройсу.

— Весной вам надо уходить. Потому что мне отсюда не выбраться.

— Я вас потащу, — неожиданно для себя сказал Ройс.

Он отчетливо понимал, что иного выхода у них нет. Но пока что Руперт гнал от себя эту мысль. А скоро им обоим стало не до разговоров о будущем — зиме не видно было конца, и они все больше дичали. Часто они спали целыми сутками или проводили дни в полном оцепенении и жевали свою пищу, как звери, почти не замечая друг друга, лишь изредка перебрасываясь двумя-тремя словами. А порою просто молчали в тупой отрешенности.

█

При всей своей апатии они чувствовали себя в относительной безопасности до тех пор, пока однажды утром у Водопьянова не началось ухудшение: его лихорадило, и он отказывался от еды. Ройс поднялся и стал варить овсянку с глюкозой, сердито бормоча себе под нос:

— Этот чертов русский опять торопится на тот свет…

Водопьянову стало хуже после целой недели особенно тяжелого шторма. На шестой день в полночь ветер задул с такой силой, что фюзеляж внезапно сдвинулся с места. Когда он качнулся, Ройс открыл глаза, а Водопьянов закричал:

— Смотрите, Руперт, как тряхнуло!

Налетел новый порыв ветра, фюзеляж приподнялся, накренился, потом встал на место, но при следующем рывке отошел от снежного тоннеля, зияя дырами, в которые ворвался снег и ветер. Лампа погасла — внутри бушевала вьюга. Их мгновенно засыпало снегом.

Ройс выскочил из спального мешка и заметался в потемках, пытаясь заткнуть дыры, но ветер был такой сильный, что его попытки ни к чему не привели. Ему пришлось выбраться наружу и, лежа на ветру, долго забивать снегом отверстия в подветренной стене. Потом он вполз внутрь, чтобы в темноте продолжать борьбу с ураганом. Его лицо и руки в варежках были отморожены, мороз прихватил и веки — глаза болели так, что ему стоило большого труда держать их открытыми. Он бился два часа, три часа — ему казалось, что еще дольше, — но в конце концов дыры были закрыты, тоннель восстановлен и доступ ветру прегражден.

Когда ему удалось зажечь лампу, он увидел, что Водопьянов лежит в своем мешке под толстым слоем снега и не в силах его сбросить. Руперт стал его откапывать и, видно, задел, потому что Алексей вдруг вышел из себя и крикнул что-то по-русски. Ройсу показалось, что он кричит о самоубийстве.

— Бросьте, и без того тошно, — устало огрызнулся Руперт.

Но измученный Водопьянов и сам затих. Руперт разжег примус, перекидал весь снег в тоннель и, дожидаясь, чтобы фюзеляж более или менее согрелся, залез в мешок, усталый, дрожащий от холода. В их убежище царил хаос, но после восьми часов борьбы со стихией Руперт совсем выбился из сил и понимал, что ему надо отдохнуть.

— Спите! — крикнул ему Водопьянов. — Шторм скоро кончится.

Ройс был так измучен, что сразу уснул. Однако, едва проснувшись, он повернулся к Водопьянову, желая убедиться, что тот ничего с собой не сделал. Водопьянов спокойно лежал на своем месте, но видно было, что у него сильный жар.

Он тяжело дышал, щеки его ввалились, глаза закрывались сами собой.