Тогда Ван Средний сказал:

— У меня старшая — дочь, а за ней идет сын, и его я мог бы послать, потому что твой старший сын остается дома, и есть кому унаследовать наше имя.

Оба они сидели и раздумывали о своих детях и о том, стоит ли дорожить ими. У старшего было шестеро детей от жены, двое из них умерли в младенческом возрасте, и один — от наложницы, но его наложница должна была разродиться через месяц или два; все дети были здоровы, кроме третьего сына, которого уронила кормилица, когда ему было несколько месяцев от роду; спина у него искривилась, и на ней вырос горб; голова была не по росту велика, и горб возвышался над головой, словно панцырь над головой черепахи. Ван Старший звал врачей и даже обещал одежду одной из богинь в храме, если она вылечит ребенка, хотя и не верил в богов, когда все шло хорошо. Но все это было бесполезно, и мальчику суждено было таскать свой горб до самой смерти, а отец его утешался только тем, что оставил богиню без платья, так как она ничего для него не сделала.

Что касается Вана Среднего, то у него было пятеро детей, из них три сына, старший же ребенок и младший были девочки. Но жена его была еще во цвете лет и не переставала рожать детей, потому что такие крепкие женщины рожают до самой смерти.

Правда, детей было столько, что можно было обойтись без одного или двух сыновей, — так и решил каждый из братьев, поразмыслив некоторое время. Наконец Ван Средний поднял голову и спросил:

— Что же мне отвечать нашему брату?

Старший брат колебался, потому что сам он не мог решить сразу и давно уже привык к тому, что за него решала жена, и повторял все, что она ему ни скажет. Ван Средний, зная это, сказал коварно:

— Не написать ли мне, что мы пошлем каждый по сыну и что я пошлю серебра, сколько у меня найдется?

Ван Старший был рад этому и ответил:

— Да, да, так и сделай, брат мой, так мы и решим. Я с радостью пошлю одного из сыновей, потому что в доме у меня столько малышей, которые все время пищат, и подростков, которые, не переставая, ссорятся, что, клянусь, от них нет ни минуты покоя. Я пошлю второго сына, а ты своего старшего, а если случится какое-нибудь несчастье, то мой старший сын останется для того, чтобы унаследовать наше имя.

Так и было решено, и братья снова принялись пить чай. Потом, отдохнув немного, они повели разговор о земле и о том, какие участки назначить для продажи. Теперь, когда они сидели и шептались, оба они вспомнили одно и то же: вспомнили тот день, когда они впервые заговорили о продаже земли. В то время отец их, Ван Лун, был уже стар, и им в голову не приходило, что у него хватит сил выбраться за ними из дому и подслушать, что они говорят, стоя на поле возле старого дома. Но он пошел за ними и, услышав слова «продать землю», закричал в сильном гневе:

— Как, дурные, ленивые сыновья, продать землю?

И отец так разгневался, что упал бы, если бы они не подхватили его с обеих сторон, и в гневе своем он бормотал, не переставая: «Нет, нет, земли мы никогда не продадим». И в утешение ему — он был слишком стар, чтобы переносить такие потрясения, — они обещали, что не станут продавать земли. Но давая это обещание, они улыбнулись друг другу поверх его трясущейся дряхлой головы, предвидя тот день, когда сойдутся снова, чтобы обсудить вопрос о продаже.

Как ни стремились они к наживе, все же в этот день память об отце была еще слишком сильна, и не так легко им было говорить о продаже земли, как они представляли себе раньше. Обоих в глубине души удерживало опасение, что, быть может, старик был прав, и каждый решил про себя, что сразу всех участков не продаст; нет, будут еще тяжелые времена, и если дела пойдут плохо, то у них еще останется довольно земли, чтобы прокормиться.