Гелена, сложив руки на коленях, смотрела на ночь за окнами.

— И как ты можешь думать о таких вещах, — вдруг сказала она.

— О каких?

— Ну о жилье… и вообще…

— А что же делать? — вскинулась Мария. — Жить как-то надо.

— Я понимаю, — помолчав, сказала Гелена. — Но я бы не смогла. Зачем все это? Для меня жизнь кончилась.

Мария, обеими руками придерживая простыню, пожала плечами.

— Пустые слова, — жестко сказала она. — Пока живешь, есть жизнь.

— Разве ж это жизнь?

И такая тоска прозвучала в ее голосе, что Мария ничего не ответила. Постояла немного, прижав простыню к груди, потом, словно пробудившись от тяжелого сна, наклонилась к кушетке и, что было так на нее не похоже, медленно, устало, сразу превратившись в старую, измученную женщину, принялась стелить постель.

Вскоре обе женщины легли. Мария погасила свечу, стало темно. Где-то наверху хлопал обрывок кровли. Город спал средь тишины, мертвый, безгласный.

Несмотря на усталость Гелена ни на минуту не смогла забыться сном глубоким, освобождающим от мучительных мыслей. Враждебны человеку такие ночи.

Едва забрезжил рассвет, она вскочила и спешно начала одеваться. Двигаться старалась потихоньку, чтобы никого не разбудить. Мария, накрывшись пальто, спала на ковре, разложенном возле книжного шкафа. Но Гродзицкий, он тоже казался крепко спящим, открыл вдруг глаза.

Пани Гелена была почти готова к выходу. Надевала пальто.

— Уже идешь? — спросил он.

Она кивнула.

— Не обождешь меня?

Пани Гелена стала повязывать платок. Гродзицкий приподнялся на локте.

— Я быстро оденусь, — тихо сказал он. — Погоди минутку.

Он хотел было вылезти из-под одеяла, но пани Гелена остановила его.

— Зачем тебе вставать, опять заболит. Полежи лучше, ведь никакого же смысла, устанешь только…

Он ничего не ответил, сидел на постели, опустив голову, и она подошла поближе.

— Полежишь? — с оттенком беспокойства спросила она. — Ты же плохо себя чувствуешь…

Он не шевельнулся.

— Адам! — Она наклонилась к нему.

И тут он поднял голову и с напряженным вниманием, пристально посмотрел на жену.

— Иди, если хочешь! — сказал он сдавленным голосом. — Я знаю, ты предпочитаешь быть там одна.

Пани Гелена покраснела.

— Адам, что ты говоришь такое?…

— Иди, иди, — перебил он ее неприязненно. — Ты всегда хотела иметь его только для себя. Так всегда было!

Она отпрянула под его враждебным взглядом, машинально прижала руки к груди.

— Неправда!

— Иди, иди уж! — Он замахал вдруг руками, словно хотел поскорее прогнать ее.

И она пошла одна. Хотела было вернуться с лестницы, но нетерпение, которое столько дней терзало ее, одержало верх. А едва она очутилась во дворе, нетерпение и тревога целиком завладели ею.

Она быстро шла, почти бежала по улицам, на которых в свете весеннего утра только еще начиналось движение. Повсюду были руины, кучи обломков на тротуарах и серо-желтая пыль в воздухе; в боковых улицах громоздились баррикады.

На Мазовецкой, некогда красивой и светлой, которую теперь руины преобразили в мрачное ущелье, пани Гелена с трудом угадывала прежние очертания зданий. Она, правда, знала номер дома, во дворе которого должна была находиться могила с обозначением имени и фамилии Янека, но от нумерации не осталось и следа, а развалины и пепелища мало чем отличались друг от друга. Она переходила от руин к руинам, потом вошла в какую-то подворотню, но двор за нею оказался маленький и пустой, никаких могил в нем не было.