|
Но он христианин, и он болен проказой, гниет заживо, так что смрад распространяется на пятьдесят шагов. Господину Сугияме? Он самый богатый даймё в стране и такого же древнего рода, как и вы. Но он трусливый ренегат, изменник – уж мы-то знаем. Господину Кияме? Умный, смелый, искушенный в делах войны и старый товарищ. Но он тоже христианин, а у нас, на Земле богов, я думаю, достаточно своих небожителей, чтобы поклоняться одному чужому. Исидо? Я не люблю эту подлую крестьянскую падаль, с тех пор как узнал его, и если до сих пор не убил его, так только потому, что он был верным псом тайко. – Его жесткое лицо расплылось в улыбке. – Так что вы видите, Ёси Торанага-но Миновара, у меня не было другого выбора.
– А если я не последую твоему совету? Если я заставлю плясать под свою дудку Совет регентов, даже Исидо, и приведу Яэмона к власти? – Что бы вы ни сделали, это будет разумно. Но все регенты хотят вашей смерти. Это верно. Я выступаю за немедленную войну. Немедленную. Прежде чем они отступятся. Или, что более вероятно, убьют вас. Торанага задумался о своих врагах. Они были сильны и многочисленны. Возвращение в Эдо заняло бы у него три недели, если бы он двинулся по Токайдо, главному тракту, тянувшемуся вдоль побережья между Эдо и Осакой. Плыть на корабле было опаснее и, может быть, дольше, при условии, что он не воспользуется галерой, которая способна идти против ветра и приливов. Торанага мысленно опять обратился к плану, который уже продумал. Он не мог найти в нем изъянов. – Вчера мне сообщили по секрету, что мать Исидо посетила своего внука в Нагое, – сказал он, и Хиромацу сразу обратился в слух. Нагоя – огромный город-государство – еще не присоединился ни к одной стороне. – Необходимо, чтобы настоятель храма Дзёдзи пригласил госпожу полюбоваться цветением вишни. – Немедленно, – подхватил Хиромацу. – Голубиной почтой. – Храм Дзёдзи был известен тремя вещами: аллеей вишневых деревьев, воинственностью своих монахов, исповедующих дзен-буддизм, и открытой, неумирающей верностью Торанаге, который много лет назад оплатил строительство храма и с тех пор следил за его содержанием. – Самый разгар цветения прошел, но она будет там завтра. Я не сомневаюсь, что почтенная госпожа захочет остаться при храме на несколько дней, – это так успокаивает. Ее внук должен отправиться с ней, да? – Нет, только она. Иначе приглашение настоятеля покажется подозрительным. Дальше: отправь тайное послание моему сыну Сударе, что я покину Осаку, как только Совет регентов закончит свою работу, – через четыре дня. Пошли весточку с гонцом, а завтра – еще и с почтовым голубем. Недовольство Хиромацу было очевидным. – Тогда не стоит ли мне собрать сразу десять тысяч человек? В Осаке? – Нет. Людей здесь достаточно. Спасибо, старый друг. Думаю, я теперь сосну. Хиромацу встал и расправил плечи. Потом, уже от дверей, спросил: – Я могу передать Фудзико, моей внучке, разрешение покончить с собой? – Нет. – Но Фудзико – самурай, господин, и вы знаете, как матери относятся к своим детям. Ребенок был ее первенцем. – Фудзико может иметь еще много детей. Сколько ей лет? Восемнадцать – только что исполнилось девятнадцать? Я найду ей другого мужа. Хиромацу покачал головой: – Она его не примет. Я слишком хорошо ее знаю. Это ее сокровеннейшее желание – покончить с жизнью. Пожалуйста! – Скажи своей внучке, что я не одобряю бесполезную смерть. В прошении отказано. Через некоторое время Хиромацу поклонился и собрался уходить. – Сколько времени протянет этот чужеземец в тюрьме? – спросил Торанага. |
