Каша оказалась пресной и какой-то пыльной на вкус, без соли и масла. Она с трудом шла в горло, и я чуть ли не каждую щепоть каши запивала «чаем» — таким же безвкусным отваром неизвестной мне травы. Так невкусно я еще никогда не ела!

Девчонки болтали и посмеивались, иногда, как мне казалось, надо мной, но я безразлично и размеренно отправляла в рот то очередную взятую с блюда рукой горсть каши, то очередной глоток отвара.

«Интересно, — внезапно подумала я. — А для кого я рис перебираю? Для этого Хафиза?»

Послеобеденного отдыха не было. Девчонки одна за другой волоком притащили себе по новому мешку, и я поняла, что отстаю от них чуть ли не в два раза.

До заката я успела перебрать только один мешок. Девицы отпускали в мой адрес откровенно презрительные реплики — сами они перебрали по два.

«Ну вот, — подумала я. — Нормы нет — кормить не будут… Надо было мне фарси учить, а не всякие там европейские — я бы им устроила „бабий бунт“!»

Старуха повела всех за одну из занавесей, зажгла «жирник», и здесь, почти в полном мраке, женщины начали раздеваться. «В этом доме ни для кого ужина не будет! — дошло до меня. — Тотальная диета!»

Мой бюстгальтер вызвал у дам неподдельный интерес, а когда девушки увидели и мои трусики, их глаза поразъезжались в разные стороны, как у мультяшных героев.

— Париж! — соврала я. — Смотрите! Больше до конца жизни, наверное, не увидите…

Старуха зашикала, и они поспешили под покрывала почти одетые — похоже, что на ночь они снимали только верхнюю одежду.

Я легла и почувствовала, как тоскует мое бренное тело по привычному вечернему салатику.

Я глянула на притихших своих соседок и внезапно поняла: есть только один способ что-нибудь изменить в их судьбе — хотя бы неделю кормить иначе. Может, тогда они поймут, что бывает и другая жизнь…

Три раза за ночь я просыпалась, а один раз даже сходила в сарай, к лошадям, но о том, чтобы устроить нормальную разведку, не могло быть и речи: как только я приподнималась с матраса, старуха моментально просыпалась и затаивала дыхание. Похоже, бабка за много лет собачьей жизни отработала великолепные охранные рефлексы.

Утром я поднялась раньше остальных, похвалила себя за то, что взяла в командировку не стесняющие движений брюки, вышла во двор и начала делать зарядку в духе «аэробик-стайл». И когда я почувствовала, как запело тело, как кровь дошла до каждой клеточки, сзади раздался напряженный шепот. Я приостановилась и оглянулась: весь «бабский батальон», выстроившись полукругом, с ужасом в глазах смотрел на меня. А на кровле полулежал и с интересом наблюдал за мной закутанный в халат «часовой».

— Йо-ху! — завопила я и завершила разминку простеньким сальто.

Под навесом воцарилась похоронная тишина.

— Ой-бой?! — вырвалось у самой молодой, и это получилось у нее так искренне, так радостно и удивленно, что я рассмеялась — здесь переводчик был не нужен.

На разборки к Хафизу меня потащили минуты через две.

— Что, бабка, заложила?! — поинтересовалась я у старухи, но она только яростно сверкнула глазами в ответ.

Хафиз сидел под навесом на ковре, облокотившись сразу на несколько маленьких подушечек, и пил чай. То, что это настоящий зеленый чай, мои ноздри ощутили еще за шесть-семь метров.

— Я попросил бы вас, Юлия Сергеевна, не устраивать больше подобного цирка.

Я еще раз поразилась его великолепному знанию русского языка.

— Вы где учились? — вместо ответа спросила я.