Откинувшись назад, ковбой сперва подпустил к воде саврасого, а затем, оттолкнув коня, расширил и углубил яму. Дикобразы не ушли далеко от дерева. Поджидая у кустарника, они время от времени сердито фыркали. Жажда превозмогла их известный страх перед человеком.

Значит, ему все же повезло… Он может напиться, напоить коня, наполнить флягу. А потом надо уйти и оставить источник дикобразам — они это заслужили. Зачерпнув ладонями воду, беглец поднес ее к губам и смочил их. Пересохшая кожа медленно впитывала живительную влагу. Холодная струйка побежала вниз по запекшемуся горлу.

Сзади жалобно заржал жеребец. Хотя на дне оставалось не больше одного-двух глотков, Таггарт снова пустил коня напиться. Потом еще углубил яму, и она опять наполнилась. Сванти сделал еще глоток, и по телу начала распространяться сладостная прохлада.

Тень раскидистого дерева обещала защиту от солнца и убежище. Усталый путник лег и растянулся на песке, помаленьку расслабляясь. Конь время от времени хлебал воду, а потом стал пощипывать побуревшую травку. Валяясь под деревом, Сванти прислушивался, что происходит вокруг. Теперь из ямы доносилось чмоканье дикобразов.

Повернув голову, он увидел их. Зверьки жадно лакали воду в каких-нибудь шести футах от него, не забывая в то же время бдительно следить за ним. Когда они ушли, Сванти не поленился в очередной раз углубить яму и, порывшись в мешке, извлек остатки кофе. Из валявшихся под деревом сухих щепочек он сложил крошечный костерок и вскипятил воду. Голод мучил его, но поднять руку на дикобразов Сванти не смог. Ведь именно они привели его к воде. Собственно говоря, они спасли ему жизнь.

Ни один житель пустыни не вздумает устраивать лагерь рядом с родником. Влага в пустыне слишком драгоценна для всех без исключения ее обитателей. Как правило, дикие звери не приближаются к источнику, пока поблизости находится человек. Эти дикобразы оказались редким исключением — наверное, их не меньше, чем его, томила жажда.

Покинув наконец яму, Таггарт отошел совсем недалеко. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя после долгого, изнурительного пути. Расстелив одеяло, он повалился и тут же уснул — может быть, слишком храпя, зато таким сном, каким спят после предельного истощения.

Проснувшись перед рассветом, Сванти отвел жеребца к яме, где и конь, и всадник вдоволь напились. А когда снова собралась вода, на сей раз холодная и прозрачная, Таггарт наполнил флягу. Ночью здесь опять побывали дикобразы, весь песок кругом был испещрен следами их тоненьких лапок.

Когда он уезжал от источника, солнце едва показалось над краем гор. Место, где зверьки нашли воду, находилось в устье русла старого пересохшего ручья, когда-то впадавшего в ручей Тонто. Пробираясь сквозь кустарник, Таггарт набрел на едва заметную индейскую тропку, ведущую вдоль русла к горам. По ней явно давно уже никто не ездил.

Поначалу он собирался ехать другой стороной, но вероятность, что его обнаружат, здесь была меньше. Без сомнения, тропа вела на вершину плато. Выехав на перевал в Сьерра-Анчас, беглец остановился в тени громадного утеса и, обернувшись в седле, поглядел назад, прослеживая глазами проделанный путь.

Ветер, вольно гуляющий меж утесов на склонах ближних гор, овевал прохладой его опаленные щеки. А за спиной под знойными лучами солнца раскинулись обширные безлюдные земли. Долина ручья Тонто, за ней гряда гор Мазатала…

И ни души…

Перед Сванти лежали бескрайние красновато-коричневые просторы. На песчаных склонах гор местами зеленели заросли можжевельника, кое-где на землю падала тень облака или высокой скалы. Но из всех цветов здесь господствовал однообразный красно-коричневый оттенок. И только далеко-далеко, у самого горизонта он как-то чуть заметно нарушался…

Что-то… там определенно что-то такое было. Очень далеко и едва различимо… Столб пыли! И эта пыль, несомненно, была поднята не степным вихрем, а людьми.