— Ах, да. Ходят слухи, что вы работаете на Пальмерстона. Это правда?

— Так оно и есть, — кивнул Бёртон.

— Объясните?

— Откровенно говоря, очень трудно объяснить. Он называет меня «королевский агент». Что-то вроде исследователя.

— Мне кажется, вы хорошо подходите для этой роли.

— Возможно. И тем не менее, я всё еще интересуюсь… э… сэр, если вы услышите…

— Я сообщу вам, — резко прервал его Мурчисон. — А сейчас идите. Выпейте кофе. Протрезвейте. Уважайте себя, черт побери!

Президент развернулся и стал подниматься по лестнице. Пройдя мимо портрета Дрейка, он поправил его.

Слуга принес Бёртону и Суинберну их пальто, шляпы и трости. Оба, покачиваясь, пересекли вестибюль и вышли наружу через двойные двери. Вечер, мокрый и темный, отражался в лужах, оставшихся после дневного дождя. Холодный ветер шевелил одежду.

— Кофе в отеле «Венеция»? — предложил Бёртон, застегивая пальто.

— Или бренди, пощечин и щекотки? — возразил Суинберн. — «Вербена Лодж» недалеко отсюда.

— «Вербена Лодж»?

— Это такое заведение сомнительной репутации, с поркой и…

— Кофе! — прервал его Бёртон.

Они прошли по Уайтхолл-плейс, повернули направо на Нортумберленд-авеню и направились в сторону Трафальгарской площади. Суинберн громко запел песню собственного сочинения:

Его дрожащий писк привлек неодобрительные взгляды прохожих. Несмотря на плохую погоду и поздний час, вокруг было множество народу, в основном джентльменов, циркулировавших между ресторанами и клубами.

— О черт, — выругался поэт, — это же последний куплет! Надо начать сначала.

— Если для меня, то можешь себя не утруждать, — пробормотал Бёртон.

Паросипед, или пенни-фартинг, как окрестил это средство передвижения какой-то остряк, пропыхтел мимо, выбрасывая из высокого дымохода пар в и без того душную атмосферу Лондона.

— Привет! — воскликнул седок: его голос нервно вздрагивал каждый раз, когда обутое резиной переднее колесо передавало спине удар об очередной булыжник. — Ч-что с-случилось на п-площади?

Бёртон посмотрел вперед, пытаясь понять, что там происходит. Действительно, что-то вроде заварухи. Уже собралась толпа, среди цилиндров мелькали гребни полицейских шлемов. Бёртон схватил Суинберна за руку.

— Пошли, — скомандовал он. — Давай посмотрим, что там за кавардак.

— Ради бога, помедленнее, — взмолился маленький поэт, которому каждый шаг Бёртона стоил двух его, — так я протрезвею слишком быстро!

— Кстати, Алджи, об элегии на мою смерть. Наверное, тебе стоило бы более сдержанно говорить о Боге и полубоге, — проворчал Бёртон.

— Ха! Какой ты противоречивый! Одной рукой держишься за религию — другой отталкиваешь ее.

— Хм-м! Сейчас меня больше интересуют побудительные мотивы: почему человек хочет, чтобы его действиями руководил Бог, чье существование в лучшем случае невозможно доказать, а в худшем — очевидная выдумка? Мне кажется, что в те времена, когда наука и техника развиваются очень быстро, новые знания пугают среднего человека, и он отшатывается от них в сторону религии. Религия не требует ничего, кроме слепой веры, тогда как знание требует постоянного освоения всё большего объема информации.