— А признаки ритуального характера преступления… раны, напоминающие следы пыток… точнее говоря, то, что он связал ее, вставил ей в рот кляп и нанес множество ударов ножом. Как далеко вы продвинулись здесь?

— Относительно ударов это сильно сказано, — возразил Энокссон. — Скорее он колол ее.

— Если я правильно понял, — повторился Олссон, — то речь идет о тринадцати ударах. Или уколах, если тебе так больше нравится.

— Да. Тринадцати, и, по-моему, мы вряд ли что-то упустили. Она потеряла немного крови, когда он колол ее, пусть раны и не особенно глубокие, а значит, тогда еще была жива и сопротивлялась, и в этом ведь, наверное, сама суть, — констатировал Энокссон неожиданно с несколько усталым видом.

— Тринадцать ударов, — произнес Олссон таким тоном, словно внезапно увидел свет в конце туннеля. — Это же, наверное, не случайно?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил Энокссон, хотя, судя по выражению его лица, он давно догадался, куда клонит руководитель расследования.

— Почему именно столько, — настаивал Олссон. — Тринадцать — символическое число. Если ты спросишь меня, то скажу: их не случайно именно столько. Я уверен, преступник хотел оставить нам какое-то послание.

— А я считаю, что их чисто случайно тринадцать, а не десять, или двенадцать, или двадцать, — отрезал Энокссон.

— Мы подумаем над этим, — сказал Олссон таким довольным тоном, каким обычно говорят люди, которые уже подумали обо всем и знают ответ.

Ну, хватит, решил Бекстрём. Он кивнул дружелюбно и хмыкнул довольно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— Я согласен с тобой, Бенгт, — сказал он и сердечно улыбнулся Олссону. — Дата ее убийства также наверняка выбрана не случайно, но я дошел до этого, только когда вспомнил отлично сделанное Анной жизнеописание жертвы, где указано, что та, будучи ребенком, несколько лет прожила в США. Я имею в виду четвертое июля. Вряд ли ведь это случайно?

— Сейчас я не совсем понимаю, — растерянно произнес Олссон.

В отличие от остальных, если судить по тому, как все они навострили уши и вытянули шеи, подумал Бекстрём.

Пора, решил он.

— День независимости США, — сказал Бекстрём и кивнул рьяно. — А вы не думаете, что за всем этим стоит парень из Аль-Каиды?

«Конечно, не все улыбаются, и тех, кто смущенно опустил глаза, даже больше, но моя шутка все равно попала в цель», — подумал он.

— Я понял твой намек, Бекстрём, — сказал Олссон с натянутой улыбкой. — Но давайте пойдем дальше. Как я слышал, в наши сети попала одна крайне интересная личность, — продолжил он и повернулся к Кнутссону.

Крысы собираются поменять судно, усмехнулся про себя Бекстрём и посмотрел в том же направлении, но Кнутссону внезапно понадобилось что-то найти в бумагах.

— Да, — подтвердил он. — Это сосед жертвы, поляк Мариан Гросс, он ведь уже известен многим из вас.

«Точно, и почему тогда, интересно, вы не разобрались с ним еще в пятницу, ведь тогда он не свалился бы на мою шею, — подумал Бекстрём. — А все потому, что делавшие для вас поквартирный обход коллеги из службы правопорядка не знали, кто он такой. К тому же детективу, беседовавшему с ним совсем недавно зимой, и в голову не пришло, что он живет в одном доме с жертвой, пока не появился возмутитель спокойствия Кнолль из Стокгольма, из Государственной комиссии по расследованию убийств, и не принялся размахивать перед его носом материалами собственного мини-расследования».

Затем состоялся долгий разговор об уже известном сексуальном отклонении в поведении поляка, соседа жертвы, и о том, можно ли рассматривать его как подозреваемого, причем в качестве не просто возможной, а вполне реальной кандидатуры.