|
Господь, стоящий превыше всех земных господ, создал зверей для того, чтобы человек употреблял их в пищу. Перед Господом все равны, он не делает различий между дворянином и простолюдином; не он виновен в наших бедах, а дурные общественные законы, которые одним людям дают право охотиться, а других его лишают; те, кто придумал эти законы, не уважают ничего, даже слова Господни, они нарушают обещание, данное Иеговой Ною и его потомству, ведь Господь сказал: «Все, что движется на земле, и все рыбы морские; — в ваши руки отданы они».
Доктор, однако, не успел закончить свою речь в защиту права охотиться, права всеобщего и неотъемлемого, по той причине, что оно основано на строках Священного Писания: зрелище столь же новое, сколь и неожиданное бросилось ему в глаза.
В глубине хижины было устроено нечто вроде алькова, закрытого саржевой занавеской; собака носом приподняла и отодвинула эту занавеску, и в полумраке взор Жака Мере различил тело ребенка, безжизненно покоившегося на постели, но, однако же, судя по всему, живого. — Что это? — вскричал доктор и схватился за занавеску, чтобы отдернуть ее. Однако в это же самое мгновение браконьер вскочил на ноги и торжественно произнес: — Сударь, если бы кто-то другой увидел то, что вы только что видели, я не дал бы ему уйти отсюда живым; однако я замечаю, что мой пес любит вас; благодаря вам он не погиб от бешенства и не был заколот вилами, а пес этот, как вы поняли, — мой единственный друг; ради него я дарую вам жизнь, но поклянитесь, что вы никому не расскажете о том, что увидели, а главное, что вам померещилось. — Сударь, — сказал Жак Мере, опустив занавеску, но при этом скрестив на груди руки, как человек, решившийся настоять на своем, — вы забываете, что я врач, а врач — духовник для тела; я хочу знать, что с этим ребенком. Глаза дровосека, поначалу метавшие молнии, потеплели. — Вот оно что, вы врач!.. — протянул он задумчиво. — Вы возвратили жизнь и разум моему псу, а ведь он был на волосок от гибели. Подумав еще немного, он решился. — Мне вот что подумалось! — воскликнул он. — Быть может, то, что вы сделали с животным, вы могли бы… Он смолк и уныло покачал головой. — Нет! — произнес он. — Это невозможно. — Для науки нет ничего невозможного, — отвечал доктор мягко. — Разве Иисус Христос не сказал: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: поднимись и ввергнись в море, — будет». Но вера, — продолжал доктор, — лишь самое детство науки; за нею следует воля. Хотеть — значит мочь. Ведь Иисус сказал еще: «Верующий в меня, дела, которые творю я, и он сотворит». Вы ведь христианин: у вас над кроватью висит распятие. Значит, либо вера ваша ненастоящая, либо вы должны признать, что всякий христианин имеет право творить то, что другие называют чудесами, а я называю плодом господства разума над материей. Для браконьера рассуждения доктора звучали чересчур учено, в чем он, поразмыслив пару минут, честно признался. — Я ничего не смыслю в ваших прекрасных рассуждениях, сударь, — сказал он, — но я так разумею, что вас привело сюда благое Провидение, и… Тут он запнулся и стал откашливаться, как если бы слова, которые он собирался сказать, застряли у него в горле.
V ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДОКТОР НАКОНЕЦ НАХОДИТ ТО, ЧТО ИСКАЛ
Доктор немного подождал, надеясь, что браконьер докончит начатую фразу. Затем, видя, что собеседник молчит, он произнес, указав на Сципиона: — Вот какое Провидение привело меня сюда. |
