Весь этот первый день доктор провел в саду вместе со своими двумя подопечными, не спуская с них глаз.

Поскольку погода стояла теплая, а доктор хотел предоставить телу девочки полную свободу, Ева лежала на ковре совсем голенькая; несколько раз Жак пытался поднять ее, но ноги бедняжки подкашивались, даже если она опиралась руками о скамейку.

Доктор сделал отсюда вывод, что, прежде чем начать воздействовать на душу и мозг девочки, следует заняться ее физическим развитием.

Поэтому первые дни и даже месяцы прошли в борьбе с телесной немощью Евы.

Начал доктор с купаний в холодной воде, поступавшей в бассейн из ручья; сперва купания эти исторгали из уст девочки крики боли; так уж заведено от века: наша бедная человеческая природа всегда сначала кричит от боли, а уж потом — от радости; за холодными ваннами, к которым Ева мало-помалу привыкла, стала переносить их спокойно, а затем даже полюбила, последовали в ту пору, когда жара спала, ванны солевые и щелочные; свое дело делала также питательная и вкусная пища, которую ела девочка.

В хижине ее кормили только молочным супом и хлебной похлебкой; мясной бульон в доме браконьера был редкостью, и бедняжке довелось его отведать от силы два-три раза в жизни.

Впрочем, ей, казалось, было решительно безразлично, что есть; она глотала любую пищу одинаково равнодушно, и движение ее челюстей совершалось так же машинально, как и любое другое движение ее тела.

Для начала доктор заменил хлебные похлебки и молочные супы превосходными крепкими бульонами; затем, получив некоторую уверенность в том, что желудок девочки может переварить что-нибудь более существенное, он включил в ее меню заливную птицу, заливную говядину и в особенности дичь, ибо она содержит вдвое больше питательных веществ, чем любое другое мясо.

Прошла зима; доктор ежедневно, ежечасно пекся о здоровье девочки, однако, несмотря на все его старания, ни в умственном, ни в физическом ее состоянии не происходило ни малейших изменений. Терпение доктора, казалось, было сильнее недуга, с которым он вступил в бой, но порой даже у этого мужественного человека опускались руки.

Впрочем, успешное завершение одного опыта возвратило ему утраченную было веру в победу.

Однажды доктор приказал Марте увести Сципиона и запереть его в конуре, построенной в глубине сада, чтобы лай его не был слышен в доме.

Сципион, однако, не захотел идти с Мартой; доктору пришлось самому отвести его на новое место.

Умный пес понимал, на что его обрекают; окажись на месте доктора любой другой человек, Сципион, конечно, стал бы сопротивляться, но сейчас он позволил посадить себя на цепь и запереть в будке, а свой протест против подобной несправедливости выказывал лишь жалобным повизгиванием.

Разумеется, еду бедному узнику принес сам доктор. В утешение он налил ему полный котелок похлебки, для которой старая Марта не пожалела мяса. Затем доктор возвратился к Еве.

Впервые за целый год девочка лишилась своего постоянного спутника; она видела, как пес вышел вместе с доктором и проводила его глазами; теперь же, когда доктор вернулся один, в пристальном взгляде девочки выразилось едва уловимое удивление.

Как ни мимолетно было это выражение, доктор успел его заметить.

Но это еще не все: весь день девочка выказывала явные признаки тревоги, оглядывалась направо и налево и даже, чего с ней не случалось никогда, пыталась обернуться назад, а к вечеру с губ ее стали срываться жалобные стоны.

Но жалобы не интересовали Жака Мере; он уже не раз слышал, как его пациентка стонет; ему хотелось увидеть ее улыбку, которой он никогда еще не видел, хотя черты лица девочки постепенно прояснились: она шире открывала глаза, взгляд которых, впрочем, оставался тусклым и безжизненным; нос ее оформился, губы порозовели, а головка покрылась прелестными белокурыми кудрями.

Доктор провел ночь рядом с Евой, которая во сне продолжала стонать так же, как и наяву.