Бескрайность вселенной и многообразие жизни, открывшиеся Еве стараниями Жака, исполняли душу девушки веры в Бога, о котором прежде шептали ей только запахи цветов, пение птиц, ласковые лучи майского солнца.

В качестве комментариев к великой книге природы доктор дал Еве прочесть сочинения немецких и английских поэтов; девушка жадно набросилась на них и пожелала во что бы то ни стало понять их содержание.

Жак говорил по-немецки и по-английски так же свободно, как и на родном языке; он стал учить Еву, и не прошло двух-трех месяцев, как она уже могла говорить ему о своей любви не только на французском, но и на двух других языках.

Юный мозг девушки был подобен девственным землям Америки, на которых от сотворения мира не произрастало ничего полезного для человека, но которые способны дать в год целых три урожая, стоит только трижды их засеять.

Итак, благодаря урокам Жака Ева умнела, а благодаря собственным своим стараниям хорошела и обещала стать редкой красавицей.

Поначалу, хотя у нее были большие глаза, безупречно правильные черты и великолепная фигура, Ева производила на тех немногих посторонних людей, которым случалось ее видеть, впечатление тягостное и почти отталкивающее; чтобы стать красивой, ей нужно было ожить.

Доктор разбудил Еву, и в ней проснулась совсем иная красота — исполненная души, жизни и мысли.

Лицо ее, прежде вечно хранившее одно и то же хмурое выражение, каким-то чудом преобразилось и заиграло тысячью красок.

Без сомнения, в эту восхитительную оболочку вдохнуло жизнь то чувство, для которого в нашем языке нет особого названия; немцы называют его Gemüt, англичане feeling, a мы, пожалуй, назвали бы «душевностью» или «сердечностью». Прежде ничто не могло растопить ледяной правильности холодных, неподвижных черт Евиного лица; прежде оно было всегда одинаковым, отсутствие мысли накладывало на него печать небытия; теперь же в зависимости от переживаемых девушкой впечатлений, отражавшихся на лице Жака, чьи радости и печали тотчас становились ее радостями и печалями, облик Евы постоянно менялся.

Вместе с любовью к ней пришло кокетство — эта, если можно так выразиться, приправа любви. Прежде нисколько не заботившаяся о том, как она выглядит, Ева стала с превеликим тщанием выбирать себе наряды, расчесывать и укладывать свои длинные волосы — одним словом, стремилась быть красивой.

Узы, связывавшие Жака и Еву, с каждым днем становились все более тесными, влечение этих двух существ друг к другу — все более настоятельным.

Без сомнения, оба всецело пребывали во власти той силы, которая, по мнению ученых, правит миром, а по мнению поэтов, — людьми; силы, которую первые называют притяжением, а вторые — любовью.

Впрочем, слово «любовь», как бы нежно и выразительно оно ни звучало, не способно передать все своеобразие тех магнетических нитей, что протянулись между этими молодыми людьми.

Таинственное сродство сиамских близнецов, волею природы обладающих двумя душами, но одним телом, движение гелиотропа, тянущегося к солнцу, связь земных морей с луною — все эти явления, описанные учеными и поэтами, могут дать лишь весьма опосредованное и неполное представление о том, в какой душевной близости жили Жак и Ева.

Они ощущали, угадывали, искали друг друга, мысленно говорили друг с другом в тишине лесов, в вечном пении ручьев, во всеобщей гармонии природы. В едином порыве устремлялись они ко всему, что произрастает на земле и тянется к небесам. Если один заболевал, другой страдал от боли. Если Жак краснел, легкий румянец тотчас окрашивал щеки Евы. Если им было весело, губы обоих трогала одинаковая улыбка. Их волновали одни и те же книги, каждый угадывал мысль, промелькнувшую в мозгу другого. Они составляли одно существо, одушевленное двойной любовью; их связывал некий двойной эгоизм.

Они, можно сказать, пили жизнь из одной чаши.