Ощутив под ногами шевеление, Катя заглянула под стол. Там на четвереньках сидел Саша и что-то, пыхтя, делал.

– Не мешай! Я насыпаю сахар возле муравьиных норок! – предупредил он.

– А-а-а! – заорала Катя, пытаясь сгрести его за ухо. – Норок! Так вот почему по мне ночью муравьи ползают!

Саша вырвался и вскарабкался на самый верх шведской стенки, где у него лежала заблаговременно припасенная тапка, чтобы отбиваться от сестер, если они будут его стаскивать. Однако Катя стаскивать его не стала. Она ела шарлотку, и ей было лень надолго отвлекаться.

– Сашенька! Утешение души моей! Бальзам моей глубокой старости! Сгинь с глаз моих! – устало сказала она и вернулась к столу.

– А ты глупая! Вы все глупые, потому что ни муравьев не кормите, ни пауков, ни сколопендр! А им всем, кстати говоря, тоже есть надо! – заорал ей вслед Саша.

Катя пожала плечами.

– Кто б говорил! А ты… ты друга своего лягушке отдал! – заявила она.

Саша смутился. Осенью он завел себе дождевого червяка, не того, что жил сейчас в фиалке, а другого. Этот червяк был его лучший друг. Обитал в банке. Саша его каждый день доставал, клал на ладонь и проверял, беременный червяк или нет. А потом как-то в плохом настроении взял и скормил его шпорцевой лягушке.

Неожиданно на улице забрехали собаки Мальчик, Табуретка и Малыш, а из комнаты Вики им визгливо откликнулись Вильгельм и Ричард, которые лаяли так, что их передние лапы подбрасывались вверх. Вслед за этим железные ворота глухо брякнули. Гавриловы переглянулись, пытаясь сообразить, что бы это значило.

– Петя лезет! – предположил Костя, потому что ворота всегда брякали, когда Петя забывал ключи и ему надо было попасть домой.

– Ку-ку! – сказал Петя. – Я здесь!

– Тогда Саша! – выдвинул новую версию Костя, и тут уже даже «ку-ку» ему никто говорить не стал, потому что Саша сидел на шведской стенке.

Все кинулись к выходящему на двор окну. Было уже темно, но на улице горел фонарь.

У них на глазах через ворота перелез плотный, несколько похожий на грушу мужчина. Усевшись сверху ворот, он свесил ноги и, шевеля босыми пальцами (он был в шлепках), озабоченно оглядел свои брючины, на которых только что поочередно повисели Мальчик, Малыш и Табуретка. Мужчина был лысый, с блестящей макушкой, но сзади волосы у него были длинные, завязанные хвостиком. Верхнюю губу незнакомца украшали тщательно ухоженные усы.

На одном плече у него болтался рюкзак, с другого на ремне свисал поцарапанный этюдник. Когда неизвестный спрыгивал на участок, в этюднике у него что-то громыхнуло. Оказавшись во дворе у Гавриловых, мужчина с интересом огляделся. Поправил рюкзак, прокрутил пальцем педаль маминого велосипеда и преспокойно прошествовал мимо окна, из которого на него смотрели папа, мама и семеро детей.

Помахав им рукой с таким видом, будто они встречались каждый день и уже слегка друг другу поднадоели, неизвестный проследовал в самый конец участка – туда, где он стыковался с участком Моховых. Забор там в одном месте отсутствовал, а вместо него под односкатной шиферной крышей помещалась времянка размером три на четыре метра.

Эта времянка была очень старая, облупленная, но с запертой дверью и такими пыльными стеклами, что невозможно было заглянуть внутрь. Кому она принадлежала, Гавриловы так и не выяснили. Старичок, у которого они снимали дом, утверждал, что это времянка Моховых, потому что находится на их территории, но Моховы это отрицали.

– Это не может быть наша времянка, потому что вход в нее с вашего участка! – говорили они.

– Но сама-то времянка на вашем участке! – возражал папа, на что дядя Марат философски пожимал плечами и уверял, что он не жадный.