Но что-то остановило подъем. Голос. Он знал этот голос, только не мог вспомнить, кому он принадлежит.

«Эй, ты что это надумал?» — произнес он с лукавой насмешкой.

Он пытался вспомнить лицо, но перед глазами всплывали лишь фрагменты. Шелковистые рыжие волосы, острый нос, шутовские усы.

«Тебе еще рано», — сказал пришелец.

«Но я хочу, — ответил Уилл. — Здесь столько боли. Не в умирании — в жизни».

Собеседник слышал жалобы Уилла, но не пожелал поддерживать тему.

«А ну, помолчи, — сказал голос. — Думаешь, ты первый на этой планете потерял веру? Это часть нашего бытия. Нам нужно поговорить серьезно — тебе и мне. С глазу на глаз. Как мужчина с...»

«Мужчина с кем?»

«И до этого дойдем», — ответил голос, начиная слабеть.

«Куда ты уходишь?» — спросил Уилл.

«Туда, где ты не сможешь меня найти, когда придет время, — ответил незнакомец. — А оно придет, мой потерявший веру друг. Это так же верно, как то, что Господь навесил сиськи на ветки».

И, выдав эту околесицу, голос пропал.

Настало мгновение благодатной тишины, когда Уиллу вдруг пришло в голову, что, может быть, он все-таки умер и теперь уплывает в забвение. Потом он услышал Люси (бедную осиротевшую Люси), которая надрывно лаяла где-то поблизости. А затем, вслед за ее воем, человеческие голоса. Они говорят ему: «Лежи, лежи, не двигайся, все будет хорошо».

— Ты меня слышишь, Уилл? — спрашивала Адрианна.

Он чувствовал, как на лицо падают снежинки, словно холодные перышки. На брови, ресницы, губы, зубы. А потом — гораздо менее приятная, чем покалывающие снежинки, мучительная боль во всем теле и в голове.

— Уилл, — говорила Адрианна, — скажи мне что-нибудь.

— Дда-а, — сказал он.

Боль становилась невыносимой и все усиливалась.

— Все будет хорошо, — сказала Адрианна. — Мы ждем помощи. Все будет хорошо.

— Господи, какой кошмар, — сказал кто-то.

Он узнал акцент. Наверняка один из братьев Лаутербах. Герт, доктор, которого лишили права заниматься частной практикой за нарушения при выписывании рецептов. Он отдавал приказы, как старый сержант: одеяла, бинты, сюда, скорее, шевелитесь!

— Уилл?

Третий голос. Этот звучал где-то совсем рядом с его ухом. Корнелиус. Говорил он сквозь слезы:

— Это я виноват, старина. Боже мой, какая я тварь, прости...

Уилл хотел остановить Корнелиуса — от его чувства вины сейчас никакого проку, но язык не слушался и он не смог произнести ни слова. Глаза, однако, приоткрылись, вытолкнув снежинки из глазниц. Он не видел ни Корнелиуса, ни Адрианны, ни Герта Лаутербаха. Только летящие сверху снежинки.

— Он все еще с нами, — сказала Адрианна.

— О, старина, о, старина... — рыдал Корнелиус. — Спасибо тебе, долбаный Господи.

— Ты только держись, — сказала Адрианна Уиллу. — Мы тебя вытащим. Ты меня слышишь? Ты не умрешь, Уилл. Я тебе не позволю умереть, ты понял?

Он снова позволил глазам закрыться. Но снег проникал в голову, погружая его в благодатное небытие, словно на раны положили мягкое одеяло. И боль постепенно отступала, уходили голоса, он уснул под снегом, и ему приснились другие времена.

Часть вторая

ЕМУ СНИТСЯ, ЧТО ЕГО ЛЮБЯТ

I

В течение нескольких драгоценных месяцев после смерти старшего брата Уилл был самым счастливым парнишкой в Манчестере.