— Прекратите рыдать! — приказал он.

— Я н-не могу, — ответила она, взглянув на него заплаканными глазами, и обнаружила его носовой платок в своей руке.

— Если вы не прекратите рыдать, я вас поцелую! — пригрозил он, и она сразу отпрянула, чуть не задохнувшись, вытерла глаза его платком, а потом, извиняясь, посмотрела на него снизу вверх.

Как будто по мановению волшебной палочки ему удалось чудесным образом остановить поток слез.

— Я думал, у меня получится этот фокус, — проговорил он и снова добродушно улыбнулся.

Вирджиния не могла помешать себе тоже устало улыбнуться.

— Простите, что я так… так выставила себя! — извинилась она. — Ума не приложу, как это получилось!

— Правда? — он смотрел на нее с причудливым огоньком в глазах. — Что ж, если вы на минуту присядете, я осмотрю вашу лодыжку. Кажется, левая нога доставляет вам беспокойство, не так ли?

Вирджиния призналась, что доставляет, и он тщательно осмотрел ее ногу. Там не было слишком большой опухоли, но все же лодыжка была вывихнута.

— Я не думаю, что в ближайшие дни вам много придется кататься на лыжах, — сказал он ей. — Но нет ничего действительно серьезного и, слава Богу, ничего не сломано.

Он стоял на коленях на безупречно чистом снегу у ее ног, и впервые за долгое время она была достаточно спокойна, чтобы в деталях рассмотреть его. На нем была бледно-желтая куртка из мягкой замши, черный шарф, обмотанный вокруг шеи, черные перчатки и черные брюки, заправленные в лыжные ботинки. Он был с непокрытой головой, и волосы блестели, как шелк, под солнечными лучами.

Она отметила как шел ему загар. Он улыбнулся и в глазах не было ни капли той враждебности, которую она видела в них в тот злополучный вечер ужина с генералом Мэддисоном и его сыном.

— Кажется, мне следует извиниться за то, что я позволил себе смеяться над вами, — сказал он, — но с другой стороны, если бы я не появился здесь, то не знаю, что могло бы с вами случиться!

— Я тоже, — призналась она, а потом вдруг расхохоталась почти так же импульсивно, как и рыдала.

Он снова надел на ее поврежденную ногу ботинок и нежно похлопал по руке, сопротивляясь искушению рассмеяться вместе с ней.

— Боюсь, у вас небольшой шок, — сказал он.

— Это была моя собственная вина, — сказала она ему.

— Я посчитала себя лучшим лыжником, чем была на самом деле, и слишком беззаботно отнеслась к тому, чтобы правильно закрепить лыжи. Из-за своей же гордости и покатилась кувырком.

— Вам лучше сейчас оказаться дома, не правда ли?

— Я даже не знала, что вы здесь, в горах, — сказала она, взглянув на него с внезапной робостью. — Вы остановились в гостинице?

— Да, я приехал прошлым вечером и сегодня весь день провел в Эдельхорне. (Эдельхорн был знаменитой лыжной трассой, поднимавшейся вверх среди лесов; он включал в себя довольно значительные восхождения и опасные спуски и был любимым местом опытных спортсменов). Он вдруг поднялся на ноги. — Как вы думаете, хватит ли у вас доверия, чтобы позволить нести вас на руках спускаясь по склону?

— Но сможете ли вы? — Она смотрела на него таким взглядом, как будто считала это невозможным.

— Конечно, могу.

— Но…

— А раз мы не можем пристегнуть лыжу к вашему левому ботинку, ничего не остается, как только мне понести вас.

Он ободряюще ей улыбнулся. Его улыбка была дружелюбной и в то же время несколько насмешливой.

— Все, что вам нужно сделать, это обхватить руками мою шею и крепко держаться, а остальное я возьму на себя, — он протянул руки и потянул ее вверх.