Но их узкая душа думает: «Виновно всякое великое существование».
Даже когда ты снисходителен к ним, они все-таки чувствуют, что ты презираешь их; и они возвращают тебе твое благодеяние скрытыми злодеяниями.
Твоя гордость без слов всегда противоречит их вкусу; они громко радуются, когда ты бы-ваешь достаточно скромен, чтобы быть тщеславным.
То, что мы узнаем в человеке, воспламеняем мы в нем. Остерегайся же маленьких людей!
Перед тобою чувствуют они себя маленькими, и их низость тлеет и разгорается против те-бя в невидимое мщение.
Разве ты не замечал, как часто умолкали они, когда ты подходил к ним, и как сила их покидала их, как дым покидает угасающий огонь?
Да, мой друг, укором совести являешься ты для своих ближних: ибо они недостойны тебя. И они ненавидят тебя и охотно сосали бы твою кровь.
Твои ближние будут всегда ядовитыми мухами; то, что есть в тебе великого, – должно де-лать их еще более ядовитыми и еще более похожими на мух.
Беги, мой друг, в свое уединение, туда, где веет суровый, свежий воздух! Не твое назначе-ние быть махалкой от мух. –
Так говорил Заратустра.
О целомудрии
Я люблю лес. В городах трудно жить: там слишком много похотливых людей.
Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в мечты похотливой женщины?
И посмотрите на этих мужчин: их глаза говорят – они не знают ничего лучшего на земле, как лежать с женщиной.
Грязь на дне их души; и горе, если у грязи их есть еще дух!
О, если бы вы совершенны были, по крайней мере как звери! Но зверям принадлежит невинность.
Разве я советую вам убивать свои чувства? Я советую вам невинность чувств.
Разве целомудрие я советую вам? У иных целомудрие есть добродетель, но у многих почти что порок.
Они, быть может, воздерживаются – но сука-чувственность проглядывает с завистью во всем, что они делают.
Даже до высот их добродетели и вплоть до сурового духа их следует за ними это животное и его смута.
И как ловко умеет сука-чувственность молить о куске духа, когда ей отказывают в куске тела!
Вы любите трагедии и все, что раздирает сердце? Но я отношусь недоверчиво к вашей су-ке.
У вас слишком жестокие глаза, и вы похотливо смотрите на страдающих. Не переоделось ли только ваше сладострастие и теперь называется состраданием!
И это знамение даю я вам: многие желавшие изгнать своего дьявола сами вошли при этом в свиней.
Кому тягостно целомудрие, тому надо его отсоветовать: чтобы не сделалось оно путем в преисподнюю, т. е. грязью и похотью души.
Разве я говорю о грязных вещах? По-моему, это не есть еще худшее.
Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая.
Поистине, есть целомудренные до глубины души: они более кротки сердцем, они смеются охотнее и больше, чем вы.
Они смеются также и над целомудрием и спрашивают: «Что такое целомудрие?
Целомудрие не есть ли безумие? Но это безумие пришло к нам, а не мы к нему.
Мы предложили этому гостю приют и сердце: теперь он живет у нас – пусть остается, сколько хочет!»
Так говорил Заратустра.
О друге
«Всегда быть одному слишком много для меня» – так думает отшельник. «Всегда один и один – это дает со временем двух».
Я и меня всегда слишком усердствуют в разговоре; как вынести это, если бы не было дру-га?
Всегда для отшельника друг является третьим: третий – это пробка, мешающая разговору двух опуститься в бездонную глубь.
Ах, существует слишком много бездонных глубин для всех отшельников! Поэтому так страстно жаждут они друга и высоты его.
Наша вера в других выдает, где мы охотно хотели бы верить в самих себя. Наша тоска по другу является нашим предателем.
И часто с помощью любви хотят лишь перескочить через зависть. |