Но его тихое: «Что такое, милая?» — снова пробудило в ней неистовое желание изо всех сил сражаться за свое счастье — за свою жизнь, если на то пошло. Она не могла принести в жертву недели, прожитые с Ваном, недели, когда она поняла, каким нежным и добрым может быть ее муж, как он умеет выказывать свою любовь к ней, его единственной и неповторимой женщине. Если бы только ей удалось избежать краха, тогда вся оставшаяся жизнь была бы такой же. Она должна продолжать сражение несмотря на то, что надежда так мала, ведь «мало» не значит «нет».

И, подняв голову, Гвинет нашла в себе силы посмотреть в тревожные глаза мужа и улыбнуться ему:

— Все хорошо, правда, Ван. Просто когда ты обнимаешь меня, мне всегда хочется прижаться к тебе и забыть обо всем на свете.

— О, Гвен, милая моя! — с облегчением рассмеялся он, и Гвинет поняла, что он тронут ее словами. — Уверена, что ничего серьезного? Что все обойдется?

— Абсолютно.

Он пристально посмотрел на жену и, по всей вероятности, был вполне удовлетворен увиденным.

— Хорошо, Расслабься, и, может, боль отступит.

— Так и будет.

Гвинет тупо наблюдала за тем, как Ван снова заводит машину, как медленно ползет вверх стрелка спидометра и как проносятся мимо леса и поля. Лихорадка прошла. Гвинет понимала, что загнана в угол, но на нее нашло оцепенение, и она была не в состоянии думать об этом. Просто мысленно благодарила Вана за терпение и понимание и знала, что это никогда не изменится — по крайней мере, до тех пор, пока тот ничего не знает.

От этой мысли Гвинет снова побледнела, но тут же попыталась взять себя в руки и успокоиться.

«Может, мне удастся заставить Паулу изменить свое мнение. Может, если я расскажу ей немного о том, что случилось… она решит бросить его, — думала Гвен. — Но как я могу сказать ей правду? Притворюсь, что это случилось с моей подругой, да и то не стоит выкладывать все детали. Но боже мой! Тогда это прозвучит настолько невинно, что Паула даже не станет слушать меня…»

— Гвен, мы приехали, — донесся до нее голос мужа, и она беззаботно улыбнулась ему, как будто ее мысли не метались, как маленькие испуганные зверьки.

Залитый ярким солнечным светом, «Грейстоунз» был просто великолепен. Несколько шикарных автомобилей выстроились в ряд у главного входа, по территории бродили разодетые гости и восхищались приютом. Тут и там слышалось: «Как тут здорово!», «Любому захочется быть сиротой в таком месте» и тому подобное. Гвинет тоже приходилось смеяться и поддерживать непринужденную беседу, но мыслями она была далеко.

«Где ты, мой милый? — думала она. — Когда же все это закончится и я смогу увидеть тебя, обнять, прижать к своей груди? Они не понимают, все эти люди. Да и как им понять? Им не приходится волноваться за своих детей, их ребятишки счастливы и довольны, сидят по домам. Они представить себе не могут, как это — увидеть своего малыша лишь разок и тут же расстаться с ним».

Для всех окружающих она была всего лишь очаровательной беззаботной женой Эвандера Онсли, а не той несчастной задерганной женщиной, которой остается только уповать на чудо, чтобы иметь возможность урвать несколько мгновений для встречи с сыном.

— Видели новую детскую? А кухню? Я слышала, мы можем пойти поглядеть, как едят малыши, — раздалось где-то рядом, и Гвинет тут же повернулась к Вану и схватила его за руку:

— Ван! Говорят, мы можем пойти в столовую поглядеть на малышей. Пошли, а? У нас полно времени перед ленчем.

Ван согласился, и они вошли в просторное, залитое солнцем помещение, где полдюжины детишек в возрасте от четырех до семи лет были поглощены едой и практически не замечали ничего вокруг.