— Сережа, подожди.

— С Ниной Петровной что-нибудь?

Нина Петровна это моя мама.

— Нет, все в порядке.

— С моими? А почему на работу не позвонила?!

— Нет. Сережа, сядь, пожалуйста. Я ничего не буду говорить, пока ты дергаешься. И не трогай меня.

— Ладно, сел. Что случилось?

— Я посмотрела твои кассеты.

— Какие кассеты?

— Те, которые были в пакете, за шкафом.

— Так…

Пауза была не слишком длинная.

— Ну, излишне говорить, что тебя никто не просил их трогать.

— Я знаю. Но я их нашла и посмотрела. Ничего уже не поделаешь.

— И что? Ты их посмотрела — положим, я сам виноват, нечего было оставлять — дальше что?

Я не думала о том, что будет дальше. Изначально я хотела задать только один вопрос «почему?» — но сейчас уже и не нужно было этого вопроса. Надо было вставать и куда-то уходить. Тут я вспомнила, что Светка в Германии, и мне стало плохо — потому что к маме я не хотела ехать ни в коем случае. А сидеть с ним на кухне и разговаривать, оставаться вдвоем, ложиться спать, вместе… У меня не было сил двигаться, но на все остальное сил не было тем более.

— Сережа, я сейчас пойду — а потом мы поговорим, если хочешь.

— Куда это ты пойдешь?

— Я разберусь.

— Никуда ты не пойдешь.

Я встала — и, как в каком-нибудь очень плохом фильме, он взял меня с силой за руку, надавил и посадил на место.

— Никуда ты не пойдешь, идти тебе некуда, сейчас десять часов вечера.

— Сережа, пусти меня, пожалуйста.

Наверное, надо было орать, рыдать, бить его по лицу и перестать называть Сережей — но не получалось. Как всегда называла, так и сейчас.

— Не пущу. Не валяй дурака. Я прекрасно знаю, что ты думаешь, что должна сейчас все это сказать, встать и уйти в ночь — гордо. Не надо этих спектаклей — можешь считать, что ты это все уже сделала. Я забыл эти кассеты, ты встала и ушла. Проехали. Каждый сделал все, что мог. Чего ты от меня сейчас хочешь?

— Я хочу уйти. Пусти, пожалуйста. Сережа, руку убери.

— Руку я уберу. А ты никуда не пойдешь. Давай разговаривать как взрослые люди.

Это тоже было из какого-то плохого фильма. Вообще, в такие минуты ты понимаешь, что ты персонаж — персонаж какой-то пьесы, и все слова за тебя написаны.

— Ты живешь в идеалистическом мире. В этом, как его, в кукольном доме! Ты понимаешь, что в жизни бывает много всего, что не вмещается в эту квартиру? Это-то ты хоть понимаешь?!

— Я понимаю. И я не хочу, чтобы ты мне сейчас что-то объяснял. Не надо. Мне сегодня хватит того, что я уже видела.

— И что же ты думаешь, ты видела? Ты ничего не понимаешь вообще, ты не знаешь мужчин и не знаешь жизни, я же знаю, что ни черта ты не понимаешь в мужчинах, в сексе, в…

— Сережа, у меня никого не было, кроме тебя, и все, что я знаю, я от тебя и по тебе знаю.

— Слушай, давай серьезно. Ты живешь за мной как за каменной стеной, я все обеспечиваю, за все плачу, я выполняю все твои желания, я работаю ради этого и я не собираюсь терять все это из-за того, что…

— Из-за чего? Что ты говоришь такое… Ты хочешь сказать, что я у тебя на содержании? Правда, на содержании. Просто я не хочу тебя видеть и жить с тобой не хочу. Какое это имеет отношение к содержанию?

— Самое прямое. Водка у нас есть?

— Нет.

— Тогда коньяк.