Не понадобилось долгих доказательств, чтобы Ричард понял свое истинное положение. После первого взрыва негодования он спокойно сел и, опустив голову, скрестив на груди руки, с мрачным видом слушал рассуждения архиепископа о невозможности продолжать крестовый поход, коль скоро союзники его покидают. Больше того – он сдержался и не прервал прелата даже тогда, когда тот осмелился осторожно намекнуть, что горячность самого Ричарда была одной из главных причин, отвративших государей от этого похода.

– Confiteor note 22, – ответил Ричард, потупив взгляд и с несколько грустной улыбкой. – Я признаю, преподобный отец, что у меня есть основания восклицать culpa mea note 23. Но разве не жестоко, чтобы из‑за Непостоянства моего нрава я заслужил такое наказание, чтобы за несколько вспышек справедливого гнева мне было суждено увидеть, как вянет передо мной на корню столь богатая жатва во имя господа и во славу рыцарства? Но она не увянет. Клянусь душой Завоевателя, я водружу крест на башнях Иерусалима или же он будет водружен на могиле Ричарда!

– Ты можешь этого достигнуть, – сказал прелат, – но так, что ни одной капли христианской крови больше не прольется на поле брани.

– А, ты говоришь о соглашении, прелат; но тогда перестанет литься и кровь этих неверных собак.

– Достаточно чести в том, – возразил архиепископ, – что силой оружия и благодаря уважению, которое внушает твоя слава, мы добились от Саладина принятия таких условий, как немедленное возвращение гроба господня, открытие святой земли для паломников, обеспечение их безопасности путем постройки сильных крепостей и, самое главное, обеспечение безопасности святого города тем, что Ричарду будет присвоен титул короля – покровителя Иерусалима.

– Как! – вскричал Ричард, и его глаза засверкали необычным огнем.

– Я… я… я король – покровитель святого города! Даже победа – но это и есть победа – не могла бы дать больше, вряд ли дала бы столько, если бы была одержана потерявшими охоту воевать, разобщенными войсками… Но Саладин предполагает все же сохранить свое влияние в святой земле?

– Как соправитель и поклявшийся в верности союзник могущественного Ричарда, – ответил прелат, – как его родственник, если ему будет дозволено породниться с ним путем брака.

– Путем брака! – воскликнул Ричард; он был удивлен, но не так сильно, как ожидал прелат. – Ах, да!.. Эдит Плантагенет. Мне это приснилось? Или действительно кто‑то говорил об этом? Я еще плохо соображаю после перенесенной лихорадки, да к тому же меня взволновали. Кто же это – шотландец, или каким, или тот святой отшельник – намекал на возможность такой нелепой сделки?

– Скорей всего энгаддийский отшельник, – сказал архиепископ, – ибо он много потрудился для этого дела. Так как недовольство государей стало явным, а разрыв между ними – неизбежным, он много раз совещался и с христианской стороной и с языческой, чтобы добиться примирения, в результате которого христианство достигнет хотя бы частично той цели, какую оно поставило перед собой в этой священной войне.

– Моя родственница – жена неверного! – воскликнул Ричард, сверкая глазами.

Прелат поспешил предотвратить вспышку его гнева.

– Разумеется, прежде всего надо получить согласие папы, и святой отшельник, хорошо известный в Риме, вступит в переговоры со святым отцом.

– Как? Не дожидаясь моего согласия?

– Конечно нет, – ответил архиепископ спокойным, вкрадчивым тоном.

– Только при том непременном условии, если ты разрешишь.