Но на этот раз его сон был нарушен. Молодого шотландца разбудил голос врача; стоя у входа в шатер, тот осведомлялся о его здоровье и о том, хорошо ли он отдохнул.

– Могу я войти к тебе? – спросил он в заключение. – Ибо полог перед входом задернут.

– Хозяин не нуждается в разрешении, чтобы войти в палатку своего раба, – возразил сэр Кеннет, желая показать, что он не забыл о своем положении.

– А если я пришел не как хозяин? – задал вопрос эль‑хаким, все еще не переступая порога.

– Врач, – ответил рыцарь, – пользуется свободным доступом к постели больного.

– Я пришел и не как врач, – сказал эль‑хаким, – а потому я все же хочу получить разрешение, прежде чем войти под сень твоего шатра.

– Тот, кто приходит как друг – а таковым ты до сих пор был для меня, – находит жилище друга всегда открытым для себя, – сказал сэр Кеннет.

– Но все‑таки, – продолжал восточный мудрец, не оставляя манеры своих соплеменников выражаться обиняками, – если я пришел не как друг?

– Для чего бы ты ни пришел, – сказал шотландский рыцарь, которому уже надоели все эти разглагольствования. – Кем бы ты ни был… Ты хорошо знаешь, что я не властен и не склонен запрещать тебе входить ко мне.

– Тогда я вхожу, – сказал эль‑хаким, – как твой старый враг, но враг честный и благородный.

С этими словами он вошел и остановился у изголовья сэра Кеннета; голос его был по‑прежнему голосом Адонбека, арабского врача, но фигура, одежда и черты лица – Ильдерима из Курдистана, прозванного Шееркофом. Сэр Кеннет уставился на него, как бы ожидая, что этот призрак, созданный его воображением, вот‑вот исчезнет.

– Неужели ты, – сказал эль‑хаким, – ты, прославленный витязь, удивлен тем, что воин кое‑что понимает в искусстве врачевания? Говорю тебе, назареянин: настоящий рыцарь должен уметь чистить своего коня, а не только управлять им; ковать свой меч на наковальне, а не только пользоваться им в бою; доводить до блеска свои доспехи, а не только сражаться в них; и прежде всего, он должен уметь лечить раны столь же хорошо, как и наносить их.

Пока он говорил, христианский рыцарь время от времени закрывал глаза, и, когда они были закрыты, перед его мысленным взором возникал образ хакима с размеренными жестами, в длинной, развевающейся одежде темного цвета и высокой татарской шапке; но стоило ему открыть глаза, как изящная, богато украшенная драгоценными камнями чалма, легкая кольчуга из стальных колец, обвитых серебром, ярко сверкавшая при каждом движении тела, лицо, утратившее выражение степенности, менее смуглое, не заросшее теперь волосами (осталась только тщательно выхоленная борода), – все говорило, что перед ним воин, а не мудрец.

– Ты все еще так сильно изумлен? – спросил эмир. – Неужели во время твоих скитаний по свету ты проявил столь мало наблюдательности и не понял, что люди не всегда бывают теми, кем они кажутся?.. А ты сам

– разве ты тот, кем кажешься?

– Клянусь святым Андреем, нет! – воскликнул рыцарь. – Для всего христианского лагеря я изменник, и одному мне известно, что я честный, хотя и заблудший человек.

– Именно таким я тебя и считал, – сказал Ильдерим, – и, так как мы делили с тобой трапезу, я полагал своим долгом избавить тебя от смерти и позора… Но почему ты все еще лежишь в постели, когда солнце уже высоко в небе? Или эти одежды, доставленные на моих вьючных верблюдах, кажутся тебе недостойными того, чтобы ты их носил?

– Конечно нет, но они не подходят для меня, – ответил шотландец.