Изменить размер шрифта - +
И свернутая из газеты махорочная цигарка потухала в уголке его рта. Небо пестрело заплатами разрывов, проблесками трассирующих пуль, и грохот стоял вокруг. А маленький грузовичок казался одиноким и беззащитным.

 

Но вот по радио раздавались мелодичные звуки отбоя воздушной тревоги. Аэростат быстро спускался, девушки закрепляли его и укрывали маскировочной сеткой. Федя выходил из машины, делал несколько приседаний, разминая ноги.

— Зачехлить лебедку! — командовал он с улыбкой. И мы с Киркой прыгали в кузов грузовичка, разворачивали зеленый брезентовый чехол и натягивали его на барабан лебедки.

Федя был очень молод, и ухватки у него еще остались мальчишеские. Он с удовольствием купался с нами в холодном пруду на площади, играл в шахматы, шумно радовался, когда выигрывал, и огорчался проигрышам; правда, проигрывал он только Кирке, а меня всегда побеждал.

Мы с Киркой настолько привыкли к Феде и девушкам, что и сами чувствовали себя бойцами этого аэростатного расчета. Вместе с Федей мы до блеска натирали мягкой ветошью капот и передние крылья грузовичка, набивали тавотом масленки на подшипниках лебедочного барабана, брезентовыми ведрами таскали воду из пруда.

А когда на зеленой подводе, запряженной понурой мохноногой лошадью, привозили в больших прямоугольных термосах суп и кашу для всего расчета, нас тоже сажали обедать. Было очень неловко входить под брезентовый навес, где стоял грубо сколоченный стол. Мы с Киркой знали время обеда и всегда старались улизнуть заранее, потому что в Ленинграде солдатский паек в те времена был ничуть не больше пайка рабочего, и объедать Федю и девушек мы не хотели. Иногда воздушные тревоги длились целыми ночами, и весь расчет не спал. Утром Федя выглядел осунувшимся и усталым. Мы понимали, что полуголодным не спать всю ночь очень трудно. Мы ведь и сами жили впроголодь — нет, голода уже не было, потому что блокаду прорвали и в городе стало больше еды. И все-таки мы старались незаметно исчезнуть, когда приближался обеденный час.

И вот однажды, когда мы появились после обеда, Федя сказал:

— Будете убегать, больше не подпущу к машине.

— Мы домой есть ходили, — соврал Кирка.

— Понятно, — сказал Федя, пристально глядя на нас.

Мы молча опустили головы. А он добавил негромко:

— Больше так не делайте.

С того дня мы с Киркой почти все лето обедали с девушками и Федей. Нам наливали на двоих полный солдатский котелок перлового супа с американской консервированной колбасой, на второе давали пшенную кашу, заправленную комбижиром. Еда была сытной, вкусной, и после нее даже клонило в сон.

В то лето многие еще не оправились после блокадных зим. У Пашки Березкина шатались зубы от цинги, у Гориллы все руки были в фиолетовых, как старые кровоподтеки, пятнах — тоже цинга. И у Кирки, и у меня были такие пятна, но прошли они скоро. И бегали мы быстрее, были выносливее других мальчишек на нашей улице. Я думаю, что за это нужно благодарить девушек и Федю, делившихся со мной и Киркой своим солдатским обедом.

 

Они казались нам очень взрослыми, а на самом деле были старше всего на несколько лет — Феде было восемнадцать, а многим девушкам, наверное, даже меньше.

Только сам став взрослым, я начал понимать, что взрослость человека не всегда соответствует его возрасту. Ну вот хотя бы то, что девушки из аэростатного расчета и шофер Федя неизменно относились к нам с добротой и никогда не проявляли высокомерия. А много ли мы с Киркой обращали внимания на мальчишек младше нас, которые собирались в нашем старом дворе, гоняли в футбол на Артиллерийской улице между красными кирпичными корпусами — там же, где играли и мы. Много ли мы знали об этих мальчишках, которые были младше нас на несколько лет? Мы просто не замечали их с высоты своего возраста. Мы были слишком заняты своими интересами и делами, чтобы замечать тех, кто младше нас.

Быстрый переход