Следует заметить, что само понятие «кулак» (как и тождественное ему понятие «мироед»), заимствованное из крестьянского языка, восходит еще к XIX веку. Первоначально крестьяне обозначали этим словом не просто разбогатевшего мужика (таких было немало еще в дореформенной России, в уж тем более после отмены крепостного права в 1861 г.!), а богатого крестьянина, который путем предоставления ссуд (первоначально даже не в денежной, а в натуральной форме — например, хлебом до нового урожая, и т. п.) со временем установил в деревне своего рода натуральную ростовщическую кабалу и потому держит всех своих односельчан как бы у себя «в кулаке». Уже из одного этого обстоятельства со всей очевидностью следовало, что «кулаков» (как бы ни расценивать это явление) в деревне было крайне мало, да и никак не могло быть много.

Так что утверждать о хлебородном регионе, что среди проживающих в нем крестьян «преобладают кулаки», было все равно, что утверждать о крупном городе, что большинство его населения составляют ростовщики. Если для товарища Шлихтера подобное утверждение могло казаться истинным, то это только свидетельствует об уровне его мышления…В итоге словечко «кулак», уже обкатанное либеральными публицистами XIX века как сугубо отрицательное, оказалось в качестве негативного ярлыка приклеено большевиками к большей части российского крестьянства.

А в дальнейшем, в советском «раю», как известно, «кулаками» клеймили не только зажиточных крестьян, «крепких сельских хозяев», на которых делал основную ставку премьер-реформатор П.А. Столыпин, а кого ни попадя (для врагов большевизма из среды однозначно небогатых и даже безлошадных крестьян, которые ну никак не подходили под стереотип «кулака-мироеда», коммунистические «акулы пера» со временем изобрели особый термин «подкулачник», или «кулацкий подголосок»). Но все эти пышные всходы советского словоблудия проросли из крохотного зернышка, содержавшегося в докладах, подобных шлихтеровскому…

Впрочем, главное даже не в этом. Товарищ Шлихтер в своем докладе ровным счетом ничего не говорит о казенных советских хозяйствах. Ибо большевицким лидерам налаживание казенного (по идее, их же собственного, советского и социалистического!) хозяйства оказалось, на поверку, абсолютно не нужным и даже не интересным. Они уже успели возомнить себя новыми барами, «красным дворянством», хозяевами жизни до скончания века. Тов. Гольдин призывал бойцов продовольственных отрядов не жалеть даже родную мать, выколачивая хлеб из «контрреволюционных» мужиков. Давайте же зададимся вопросом — из кого же состояло продотрядовское красное воинство, не возмутившееся в ответ на подобные призывы? Правильно — из «отбросов общества, хулиганов, алкоголиков и конокрадов» (см. выше).

В год от Рождества Христова 1920 лето выдалось на редкость засушливым и жарким. Урожай в 12 пудов оказался просто ничтожным. Крестьянину и без «продразверстки» трудно было бы прожить на него, да еще с семьей. Ничтоже сумняшеся, товарищ Гольдин с присными назначили на этот год разверстку …в 11 с половиной пудов! Как говорится, хоть стой — хоть падай! А если мужик не сдаст «своей родной» власти все, что «положено» — значит, он — враг мировой революции и пособник международной буржуазии (с которой сами-то большевики, между прочим, прекрасно договаривались о хлебных концессиях, безмерно обогащавших западных «хлебных королей» — вроде пресловутого Дрейфуса!). Выколачивание зерна из русских мужиков шло под угрозой расстрела на месте. Как это там было у Блока в «Двенадцати»?

Не давали кому-то покоя Святая Русь и крестьянские избы! В общем, тамбовским крестьянам оставался один выбор — умереть или от голода, или от пуль продотрядовцев.