Перевозной мечети здесь сейчас нет. Это легкое деревянное сооружение, голубое с алым, в него ведет высокая лестница, свет проходит сквозь цветные стекла. Его можно разобрать и погрузить на большие телеги, там в настоящее время оно и находится, мечеть собирают ежедневно в часы уединенной молитвы Тимура, пока он идет по Индии.

Солнце уже клонится к западу, на базарах жарко, людно, шумно и пыльно. Татары могут купить там все, что угодно, от слабительного снадобья до молодой женщины; но многие идут мимо базаров к усыпальнице Биби-ханым — сворачивая в переулки от верблюжьего каравана, только что вошедшего по большой дороге, ведущей в Китай, в тюках везут пахучие пряности. Путь их лежит в ганзейские города через Москву, тюки помечены китайскими иероглифами, арабской вязью и печатями татарских таможенников.

Как и самые большие дворцы, квартал Биби-ханым расположен на невысоком холме, окруженном стройными тополями. Постройки — мечеть, медресе с жильем для преподавателей и учеников — так велики, что лишь издали можно разглядеть их пропорции, и еще незакончены. Мечеть кажется величиной в римский собор Святого Петра — она еще без центрального купола, но с боковыми башнями высотой в двести футов. Чтобы подойти к ней, люди пересекают вымощенную плитняком площадь и огибают отделанный мрамором водоем. Здесь сидят исполненные достоинства люди, муллы в больших чалмах, какие любят бухарцы, и философы, изучавшие законы мироздания, они спорят о них с муллами, знающими только то, что прочли на страницах Корана.

— Кто учил Авиценну искусству врачевания? — спрашивает араб в черном бурнусе. — Разве он не наблюдал и не делал опытов?

— И к тому же написал книгу? — поддерживает его горбоносый философ из Алеппо.

— Воистину так, — соглашается третий. — Но он прочел «Физику» Аристотеля.

— Это правда, — вставляет один из мулл, не особенно уверенный в своих познаниях среди этих выдающихся нездешних людей, — однако к какому заключению пришел он в конце концов?

— Клянусь Аллахом, — улыбается араб, — я не знаю конца его книги, но к своему концу он пришел из-за чрезмерного увлечения женщинами.

— О неразумные! — раздается чей-то низкий голос. — Каков был его конец на самом деле? Этот великий врач, умирая, велел, чтобы вслух читали Коран, и таким образом открыл себе путь спасения.

При этих словах человек из Алеппо вскидывает голову.

— Слушайте, вы, кто портит ковер размышления плевками спора, мне есть что рассказать вам о нашем эмире Тимуре.

Пока головы поворачиваются к нему, он объясняет, что два года назад присутствовал на дискуссии, где самаркандские ученые и иранские шииты сидели перед Тимуром в его лагере.

— Наш амир спросил — его ли воины, погибшие в этой войне, или враги будут названы мучениками? Ответить, разумеется, не смел никто, наконец некий кади подал голос и сказал, что Мухаммед — да будет на нем благословение Аллаха — ответил на этот вопрос еще до них, говоря, что те, кто сражается, защищая свою жизнь, или только из смелости, или только ради славы, не увидят его лица после Судного дня. Лицо его увидят лишь те, кто сражался за слова Корана.

— И что ответил наш эмир? — спросил один из мулл.

— Он спросил, сколько кади лет.