— Не люблю, когда говорят фразами, придуманными заранее. В них нет правды и искренности.

— Но так и будет. Дрова прогорят, останутся уголья…

— В жизни все случается не так, как предполагаешь.

Коренастый, крепко сложенный мужчина сидел на корточках перед камином и держал руки так близко к пламени, что временами, когда в трубе завывал ветер, огненные языки плясали между его пальцами. Женщина подошла к нему, положила ладони на плечи. Мужчина дернулся, сбрасывая ладони.

— Что с тобой? Ты не хочешь ласки? — спросила женщина.

— Не сейчас, не сразу. Отстань. Не видишь, я думаю!

— О чем еще можно думать, оставшись наедине с женщиной, глядя в огонь?

— О чем угодно.

— Ты думаешь не обо мне?

— Конечно же, не о тебе, — буркнул мужчина, продолжая сидеть на корточках перед пламенем. Раскурил сигарету. — Собери еду на стол. Я целый день ничего не ел. А ты стоишь и ничего не делаешь.

— Сейчас, — женщина принялась распаковывать сумку.

Дача была богато обставлена. Мужчина отошел от камина, постоял у окна.

«Ну и мерзкая погода!» — подумал он. Настроение у Муратова Федора Ивановича было никудышное. Он приехал с любовницей на дачу лишь для того, чтобы напиться «до поросячьего визга», как он любил выражаться. Не дожидаясь, пока Марина, его тридцатилетняя подруга, соберет на стол, взял бутылку водки, сорвал пробку и принялся пить прямо из горлышка.

— Фу, какая гадость! — сказал он, за один раз осилив полбутылки. — Но сейчас полегчает.

И действительно, его мрачное лицо немного просветлело, глаза заблестели, а на губах даже появилась кривая улыбка. Черты лица у Федора Ивановича Муратова были твердые, четко очерченные. Когда он смотрел в огонь, его лицо казалось вырубленным из грубого камня. Такими же были и руки начальника хранилища военного завода, который в народе именуют «почтовым ящиком».

— Зачем ты пьешь на голодный желудок, без закуски? Подождал бы пару минут, — вкрадчиво сказала Марина.

— Как хочу, так и пью.

Минут через двадцать в гостиной потеплело. Марина наконец сбросила шубу, а Муратов снял пиджак и остался в тонком свитере светло–кремового

цвета. Он сел за стол, налил водки сначала женщине, потом себе.

— Я водку пить не буду, — сказала женщина.

— Выпей, согреешься.

— Водка меня не согревает, мне тепло только в постели.

— И до постели дело дойдет.

—. Тебе завтра когда на службе надо показаться?

— К обеду поедем.

О том, что Муратов сейчас находится на даче с любовницей, не знали ни его жена, ни дети. Это было известно лишь одному человеку — Адаму Михайловичу Самусеву, заместителю директора завода по хозяйственной части. Случалось, и раньше начальник хранилища приглашал своего сослуживца на дачу «оттянуться» с девочками.

Марина пила коньяк, Самусев хлестал водку, причем пил, почти не пьянея. Он сидел опершись локтями о стол, тупо глядя на любовницу. Та даже не пыталась ничего предпринимать, прекрасно зная, что вскоре Муратов тяжело задышит, поднимется из‑за стола и скомандует:

«Ну а теперь пошли в трубу дуть».

Федор потащит ее в спальню, на сырые простыни, под тяжелое, отсыревшее одеяло. Она будет ежиться от холода и, чтобы хоть как‑то согреться, прижмется к горячему от водки телу мужчины. Он ею овладеет, быстро и сильно, абсолютно не интересуясь ее ощущениями. А после этого сразу уснет. Она же, разгоряченная, не удовлетворенная, еще долго будет лежать без сна, прислушиваясь к свисту ветра, к вою бродячих псов и к стуку капель дождя. Вновь вернутся холод, ощущение безысходного одиночества. Вновь она почувствует липкую, давящую на грудь влагу толстого ватного одеяла.