Андре Моруа. «Танатос» палас отель
— Почем «Стальные»? — спросил Жан Монье. — Пятьдесят девять с четвертью, — ответила одна из двенадцати машинисток. Стук их машинок, сплетаясь, создавал джазовый ритм. В окно видны были небоскребы Манхэттена. Телефоны гудели, торопливо ползли бумажные ленты, на которых теснились буквы и цифры, и, зловеще извиваясь, наводняли помещение. — Почем «Стальные»? — снова спросил Жан Монье. — Пятьдесят девять, — ответила Гертруда Оуэн. Она на минуту перестала стучать и взглянула на молодого француза. Тот сидел, откинувшись в кресле, закрыв лицо руками, и, казалось, был совершенно разбит. «И этот тоже играл, — подумала она, — что ж, тем хуже для него — и тем хуже для Фанни…» Жан Монье, доверенный нью-йоркского филиала банка Гольмана, два года назад женился на своей секретарше-американке. — Почем «Кенникот»? — опять спросил Жан Монье. — Двадцать восемь, — ответила Гертруда Оуэн. За дверью послышался громкий голос. Вошел Гарри Купер. Жан Монье встал. — Ну и денек на бирже! — воскликнул Купер. — Двадцать процентов понижения по всей котировке! И еще находятся дураки, которые твердят, что это не кризис! — Самый настоящий кризис, — сказал Жан Монье и вышел. — И этот влип, — заметил Гарри Купер. — И еще как! — подхватила Гертруда Оуэн. — Спустил все до последней рубашки. Мне Фанни сама сказала. Она сегодня же вечером от него уйдет. — Ничего не поделаешь, — заключил Гарри Купер. — Наступил кризис. Вычурные бронзовые дверцы лифта раскрылись. — Вниз, — сказал Жан Монье. — Почем «Стальные»? — спросил лифтер. — Пятьдесят девять, — ответил Жан Монье. Он купил их по сто двенадцать: пятьдесят три доллара убытка на акцию. Со всеми прочими бумагами дело тоже обстояло не лучше. Небольшой капитал, сколоченный им в Аризоне, весь ушел на покрытие биржевых операций. У Фанни гроша за душой не было. Все кончено. Он вышел на улицу и, быстро шагая к станции метро, попытался представить свое будущее. Начать сначала? Если Фанни выкажет мужество, это не так уж неосуществимо. Он вспомнил первые этапы борьбы, огромные стада, которые он пас в прериях, свое быстрое возвышение. Ведь ему нет и тридцати! Но он знал, что Фанни будет безжалостна. Он не ошибся. Когда на другое утро Жан Монье проснулся в одиночестве, он окончательно пал духом. Несмотря на черствость Фанни, он ее любил. Негритянка, как всегда, подала ему ломтик дыни, овсяную кашу, затем попросила денег. — Хозяйка где, мистер? — Уехала на время. Он дал ей пятнадцать долларов, после чего подсчитал свою наличность. Оказалось — без малого шестьдесят долларов. На эти деньги можно было прожить два, пожалуй, и три месяца… А потом? Он посмотрел в окно. Вот уже неделя, как в газетах почти ежедневно печатались сообщения о самоубийствах. Банкиры, маклеры, биржевые спекулянты предпочитали смерть продолжению уже проигранной битвы. Броситься с двадцатого этажа? Сколько секунд займет падение? Три? Четыре? И затем шмякнешься оземь. А что, если не умрешь сразу? Он вообразил жесточайшие страдания, раздробленные конечности, истерзанное тело. Вздохнув, Монье сунул под мышку газету, пошел в ресторан завтракать и был удивлен тем, что оладьи, политые кленовым сиропом, все же показались ему вкусными. — Отель «Танатос», Нью-Мексико… От кого бы это? Какой у отправителя странный адрес! Пришло еще и письмо от Гарри Купера: Жан Монье начал с него. |
