Отношения между Язаки и Рейко чем-то напоминали мне эти особенности кубинской музыки. Письмо Язаки было простым, четким, точным. И еще оно мне показалось страшно жестоким. «Позволь дать тебе последний совет… последнюю каплю моей любви». Такие слова, как «последний», «капля», «любовь», да еще поставленные рядом, у людей моего поколения вызовут лишь улыбку. Родившиеся в Японии восьмидесятых годов не верят в слова. Откровенно говоря, мы считаем, что в словах нет никакого смысла. Смысл является чем-то вроде незначительной принадлежности, зависящей от воли обстоятельств. Совет Язаки был таков: «Запомни раз и навсегда — меня для тебя больше не существует». Меня для тебя больше не существует… Это были, наверное, самые честные слова человека, не собиравшегося скорбеть из-за утраты. И, вероятно, для Рейко это оказалось ударом. Не потому, что письмо было безжалостным и жестоким, а из-за того, что там не содержалось ни грана лжи. Должно быть, она перечитывала его сотни раз. Она лишилась рассудка, но было ли это из-за того, что она не смогла перенести его отсутствие, я не знал. Причинам для сумасшествия несть числа. Было бы неплохо связаться с этим Язаки. Его имя было мне знакомо. Он снимал музыкальные комедии, пользовавшиеся успехом уже несколько лет. Я не мог позаботиться сам об этой женщине.

Она проснулась часов в семь вечера, когда солнце уже полностью зашло и легкий дождик побрызгал на пляж Варадеро. Сон ее длился не более двух часов.

Она проснулась в страхе, с видом человека, не знающего, где и зачем он здесь. Потом она потянулась, сбросила с плеч банное полотенце и пробормотала какое-то неизвестное мне иностранное имя, то ли Жюрар, то ли Жерар. В тот момент я сидел на диване и читал туристический проспект о Варадеро на английском и испанском языках. Поскольку комната располагалась на пятом этаже, да еще работал кондиционер, комаров практически не было. С моря доносился шум волн, разбивавшихся где-то у подножия отеля, шуршала крыльями ночная бабочка, летая вокруг ночника, да негромко ворчал вентилятор. По комнате распространялся запах манго, что принес гарсон для дорогой гостьи; тарелка со спелыми плодами стояла на столе.

Она проснулась в дурном настроении. Даже обычная барышня проснулась бы в таком настроении после запоздалой сиесты, измученная разницей во времени, жарой и усталостью. А Рейко была не совсем обычной.

Через полчаса она наконец произнесла:

— Давайте съедим что-нибудь.

Я предложил ей спуститься в старый ресторан бывшего треста Дюпона де Немура. Рейко приняла душ и, даже не дав волосам высохнуть, сразу натянула коротенькое платье цвета глицинии. Презрев чулки, она надела кожаные туфли, делавшие ее как будто выше ростом. Их пряжки из серебристого металла очень хорошо гармонировали с узорами на облицовке стен старой резиденции промышленного магната.

— Красивое место.

— До революции это была резиденция Дюпона де Немура.

— Кого?

— Де Немура, богатейшего американца.

— Дюпон, вы сказали?

— Да, вы знаете его?

— Естественно.