Проснувшись среди ночи, Фудир увидел, что бан Бриджит сидит в мягком кресле в другом конце комнаты. Свет от уличных экранов придавал верхней части ее тела странную бледную призрачность. Тени поднимались вверх, словно душа, покидавшая тело.

— Что случилось? — спросил он.

Фудир заметил короткий ответный кивок, но лицо Гончей оставалось скрытым в тени, и он не смог разглядеть выражение ее лица.

— Как я могла упустить такое?

— Так же, как и все мы, — ответил он. — Мы видим мир сквозь призму допущений и никогда не знаем, когда они могут загнать нас в ловушку. Иногда истину можно узреть только в определенный момент времени. В древних легендах бог Дарвин существовал в мире, где конкурировали торговцы. Бог Ньютон пришел в мир, который изобрел технику; бог Эйнштейн в эпоху, когда…

— Избавь меня от своих богов. Ня думаю, что они вообще были богами, скорее всего — обычными терранами, которых единый Бог одарил исключительной мудростью.

— Единый Бог? — Фудир всегда представлял богов похожими на людей, правда превосходившими силами даже Гончих и способными действовать незаметнее, чем Грейстрок. Ведь Ньютон управлял движением звезд и планет, Максвелл и его демоны формировали и перемещали целые галактики и опутывавшие их электрические трассы. Соперничество между ними не мог разрешить даже бог Эйнштейн, который искал ту идею, которая могла бы объединить их. Мысль о том, что Бог мог быть единым, поразила его.

— Ох, только послушай. Я сказала, что никаких религиозных споров ня будет, и сама его начала.

— Я никогда не спорю о богах, — произнес Фудир. — Это ни к чему не приведет, и только разозлит их.

Бан Бриджит рассмеялась, и они еще немного поболтали о пустяках.

— Ты умеешь успокаивать, Фудир, — сказала она, прежде чем вернуться в постель. — С этим ня поспоришь.

— Правда? — спросил Фудир у ночи, когда Гончая уже ровно дышала.

Утром, когда бан Бриджит проснулась, Фудира уже не было.

ОН КРАК

— Теперь ты понимаешь, — говорит человек со шрамами, — каким предателем и ублюдком он был и почему твои поиски — пустая трата времени.

Арфистка молча играет с пустой тарелкой. Она озирается в поисках Мамаситы, но дородная женщина куда-то запропастилась. Вокруг навеса сгустилась ночь, и лишь полоска декоративных гирлянд служит островком неяркого света. Шум города кажется далеким, а фонари вдоль Смазочной улицы и биржи похожи на солнца дальнего берега Разлома, такие же размытые и неразличимые. Арфистка вытирает глаза, ненавидя человека со шрамами за издевательскую ухмылку, с которой он глядит на нее.

— Давай закончим это, — хрипло произносит она.

— Мы предупреждаем тебя. Конец ничуть не лучше.

— Но конец должен быть. Ты сам так сказал.

— Тебе не следует верить всему, что мы говорим. Он славился своей лживостью.

Девушка поднимается и забрасывает арфу за плечо, будто карабин.

— Ты хотя бы проводишь меня до хостела?

— Почему бы и нет? — отвечает человек со шрамами. — Я сегодня в недобром расположении духа. — Он ухмыляется. — Я ненавижу их. Напыщенного Гримпена. Самодовольного Грейстрока. Самоуверенного Хью О’Кэрролла. Бесчувственную женщину-ведьму.

— Людей нельзя описать одним прилагательным. Я поняла, что успела полюбить их всех. А что Фудир?

— Его я ненавижу сильнее прочих, ибо он всех их предал.

ГЯНТРЭЙ

ЗДЕСЬ ТОЖЕ ДОМ

— Удивить Фудира было непросто, — говорит человек со шрамами, — но временами Маленькому Хью О’Кэрроллу это удавалось.