Анна столкнула ее на пол.
– Пойми наконец, Метрополитен не собирается ничего покупать, поэтому еще одна маска ничего не изменит. – Она знала, насколько безжалостно звучат ее слова, но ничего не могла поделать. – Не будет никакого «Дэниел Рэмси» большими золотыми буквами на входе.
Возмущенный, отец выпрямился в кресле, Анна знала, что за этим последует.
– Дело не во мне, – с презрительной холодностью произнес он. – Метрополитен – самый большой музей в Соединенных Штатах. Четыреста галерей. Более пятидесяти галерей, посвященных азиатскому искусству, семьдесят две галереи – европейская живопись. Угадай, сколько помещений посвящены американскому искусству? Две. Это позор, и они об этом знают. Метрополитен – это энциклопедический музей, которому не хватает множества страниц. Некоторые люди, очевидно, незаметны. Искусство некоторых стран не имеет значения.
– Папа, я знаю. – Она слышала эту проповедь миллионы раз. – Они все равно не будут строить галерею ради одной маски.
– Ради этой они построят. – Отец просто сиял. – Ради этой единственной маски откроют галерею Роуз Уайт Рэмси, с участием международной прессы и торжественным приемом по случаю открытия. Наша книга будет переиздана с соответствующими разъяснениями. Изображение маски будут печатать на открытках и футболках. Этот диггер даже не подозревает, что он нашел. Я уверен, что он прекрасный землекоп, эксперт в веществах, распространение которых контролируется законом, но он не искусствовед. – Дэниел Рэмси едва не парил над креслом. – Он выкопал не просто какую-то второразрядную реликвию. Это посмертная маска Монтесумы.
От новой абсурдности Анна и вовсе потеряла дар речи. У отца блестели глаза. Он верил в это. И он хотел, чтобы она тоже поверила. Она подумала, что он, возможно, пьян. Трезвый пьяный, если такое понятие существовало.
– Того Монтесумы? – переспросила она. – Не может быть. – И тут Анна вспомнила о слухах, которые не так давно подвергала сомнению. О Снежном человеке и сосущей кровь чупакабре. – И ты веришь в эту маску, потому что какой-то наркоман прислал тебе письмо?
– Гонсалес прислал мне письмо. Он безоговорочно доверяет этому землекопу.
– Гонсалес, – фыркнула Анна. – Я не верю ни одному из них. И даже если бы это было правдой, как бы ты переправил эту драгоценную реликвию через границу? В трусах?
– Я больше не собираюсь играть по правилам.
– Что это значит?
– Гонсалес даст маске официальное заключение, скажем, что это часть «старой европейской культуры». До 1970 года. До ЮНЕСКО. Да, это обойдется дороже, но черт с ним.
– Значит, он тоже лжец. Я думала, что он уважает…
– …деньги и желает искусству добра. Он хочет, чтобы я приобрел эту маску для «Коллекции Рэмси». Если я не куплю ее, это сделает Мэлоун. И тогда ее больше не увидит никто, кроме его домработницы и ее метелки для уборки пыли. Или Рейес пустит ее на дверную ручку.
Томас Мэлоун был давним конкурентом ее отца, которого Анна никогда не встречала, но ненавидела с раннего детства. Мэлоун был моложе, богаче и жил в Оахаке, любимом городе Дэниела Рэмси. Словом, у того были все причины для зависти. Оскар Рейес Каррильо был мексиканским наркобароном, которого ее отец знал только из-за его репутации, из разговоров шепотом в арт-кругах, где его имя висело в воздухе, как дым.
– Или… – продолжал отец, – ее отправят в музей в Мехико, откуда она будет украдена в течение года.
– Не так уж и плохо.
– Ты знаешь, сколько зарабатывает охранник музея в Мехико? Двести пятьдесят в неделю. И ты думаешь, он кристально чист?
– Так, значит, мы должны украсть эту маску первыми? Вот это американский дух. |