По-прежнему в полусне, я хотела как-нибудь приподняться и получше принюхаться, но невидимая сила парализовала меня, я так и не выбралась из темного морока между сном и бодрствованием. Я слышала звуки радио – и голос Мэтью, негромко напевающего что-то. Но я слышала и еще кое-что – шум волн, набегающих на песок. Старый кошмар, поднявшийся откуда-то с периферии сознания, угрожал ввергнуть меня туда, куда я не желала, чтобы меня затянуло…

Музыкальная шкатулка соскользнула с моих колен на пол, онемевшие руки не смогли ее удержать. Я силилась открыть глаза, чтобы понять, чем это так пахнет, что на меня надвигается, но не смогла. Крышка шкатулки открылась, и послышалась знакомая песенка, ее звуки раздражающе дисгармонировали с порывами ветра. Я силилась слушать песенку, но завывание становилось все громче, я открыла глаза и поняла, что завывающий звук этот был – чей-то вопль. И этим кем-то была я.

Однажды после моего дня рождения я стояла у дома и наблюдала, как в наш двор залетают обрывки чужих жизней. Большей частью это был мусор – газеты, фотографии, обломки мебели, такие мелкие, что нельзя было догадаться, части чего падают возле нашего дома. Но были среди общего хлама и несколько настоящих сокровищ. «Полароид» со снимками – он упал в мамин розарий. А в кустах под моим окном, словно в подарок мне, я нашла музыкальную шкатулку, мокрую, чуть побитую, однако вполне исправную.

Схватив шкатулку, я побежала показать ее матери и напеть мелодию, которая была мне знакома неизвестно откуда. Мама запела слова, которые пела мне, когда я была совсем маленькая. Это была старая колыбельная, и мама пела ее всем своим детям. Но что-то было не так… Или мне хотелось услышать при этом историю – а никакой истории не было. А может быть, слова, что пела мама, показались мне странными, и я, как мне думалось, могла вспомнить другие, если бы получше сосредоточилась… Но я так и не могу вспомнить никаких слов даже сейчас.

После этого и начались кошмары. Я видела во сне, что меня преследуют, и я задыхаюсь на бегу, что меня окружает и засасывает вглубь вода, а воздух выходит из моих легких маленькими пузырьками, которые всплывают на поверхность, в то время как я лежу на песчаном дне. В детстве такие сны бывали у меня редко, а лет с двадцати я их больше не видела. До сих пор.

Я прижалась головой к груди Мэтью, пытаясь понять, что он мне говорит. Он свернул с дороги. Песок хрустел под колесами. Он обнял меня, и мы сообща пытались понять, что со мной происходит. И почему за два месяца со дня нашего знакомства я ни разу не упомянула ему о моих снах. Даже когда мы решили пожениться и жить на Сент-Саймонсе, я не рассказала ему о своей водобоязни. Может быть, это было потому, что в период нашего краткого романа у нас было много о чем говорить. А может быть, я надеялась, что мои сны и страхи остались в прошлом, вместе с потребностью доставлять родителям удовольствие.

– Со мной все в порядке, – сказала я, поднимая к губам бутылку с водой, которую он вложил в мою дрожащую руку. – Это просто… я не понимала, где я нахожусь. И я не могла шевельнуться, а окно было открыто и… – Что еще я могла ему сказать? Ничего другого я не могла сказать даже себе.

Он заговорил, и под своим ухом я слышала стук его сердца.

– Возможно, это запах от бумажной фабрики в Брунсвике. Теперь Агентство по охране окружающей среды изменило там некоторые порядки, и стало лучше. Но все же запах целлюлозы остался. Я уверен, тебе нужно просто привыкнуть к нему.

Я кивнула, изо всех сил надеясь, что он прав.

– Извини, – сказала я. И заглянула в его встревоженные глаза, стараясь его успокоить. – Я хочу поскорее домой. Начать нашу совместную жизнь.

Он наклонился и нежно поцеловал меня. Мы много еще чего не знали друг о друге, но та связь, какую я ощущала между нами, когда он целовал меня или прикасался ко мне, устраняла любые сомнения.