— Голова, — обрадовался я и побежал в дежурку.

В дежурке дремал Чернов. Он лишь на миг покосился на меня, когда я схватил рацию и громко рявкнул:

— Это Центральная. Есть кто рядом с Гоголя, восемнадцать?

— На приеме двести двадцатый, — почти мгновенно отозвался из динамика искаженный голос патрульного. — Мы рядом.

— Очень хорошо, — обрадовался я. — Поднимитесь в семнадцатую квартиру, проверьте, все ли там в порядке. О результатах доложите.

— Вас понял, — отозвался двести двадцатый и отключился. Воспользовавшись паузой и дремой Чернова, я налил в его кружку чаю, стащил пару карамелек и уселся за стол. Время тянулось липкой патокой. В данный момент мне больше всего на свете хотелось, чтобы патрульные не смогли попасть в квартиру и, в случае, если Юле действительно звонил убийца, труп нашли не в мое дежурство. Семенов тоже спустился вниз, вопросительно поднял брови и дернул подбородком, мол, что там? Я едва успел отрицательно покачать головой и пожать плечами, как рация ожила.

— На приеме двести двадцатый. Дверь в квартиру открыта. На звонки не реагируют. Входим.

Я подавился карамелькой и замер. Чернов тряхнул головой и посмотрел мутным взором. Семенов прильнул к стеклу с другой стороны. Рация молчала всего минуту, а потом несколько напуганный голос объявил:

— Центральная, здесь жмурик в ванне плавает. Вызывайте бригаду, тут все в крови.

— Блин, — выругался я, припомнив Быстрову недобрыми словами. — Подежурили. Семенов, собирайся, едем жмура осматривать. Сегодня Милованов дежурит?

— Милованов, — кивнул проснувшийся Чернов. — Что там, Кирилл?

— Убийство, похоже, — отмахнулся я. — А из следаков кто?

— Земельцева. Она в кабинете начальника устроилась. Сейчас я ей позвоню.

— Еще лучше, — скривился я. — Ладно, мы во дворе если что. Пойду, скажу, чтобы нам нашу Антилопу-гну подали.

Ехали мы в полном молчании, едва втиснувшись в служебную "Волгу". Хмурая, сонная Земельцева, сидевшая рядом с водителем, отрешенно смотрела в окно. Жора Милованов, придавленный тяжестью своего чемоданчика, сердито сопел. Семенов, прижатый к дверце, душераздирающе зевал. У самого дома, прежде чем выйти из машины, Земельцева повернулась к нам:

— Быстрову ко мне на допрос с утра, — неприязненно произнесла она. Я хмуро кивнул. Бедной Юлии достанется… Вместо помощи следствию попадет под раздачу, даже былых заслуг не вспомнят… Надо будет не забыть посоветовать не лезть в это дело… если, конечно, послушает…

Обшарпанная трехэтажка встретила нас мрачным зевом подъезда. В подъезде было тихо, и только где-то наверху негромко разговаривали люди, да шаркали подошвы по сырому бетону. Чем выше мы поднимались, тем сильнее становилась непонятная вонь: не то грязи, не то гнили — запах подъездной жизни, которую приходилось вдыхать всем обитателям этого дома. Так пахло безразличие, скаредность и плохо скрываемая нищета. В подъезде, не запирающемся на замок, наверняка ночевали бомжи. Тусклые лампочки не слишком усердно развеивали сумрак, а летавшая вокруг них мошкара отбрасывала на стены пляшущие тени, заставляя их биться в эпилепсии. Звуки наших шагов гулко отдавались под самым потолком, словно падающие в темную воду камни.

На лестничной клетке бдительно дежурили патрульные. Увидев нас, они обрадовано перевели дух и с неестественной расторопностью распахнули простенькую, деревянную дверь квартиры. Они явно желали спихнуть находку в чужие руки, за что их даже не осуждали.